Лебедь Белая

– Боги Светлые, оглянитесь: вот он стоит перед вами муж праведный Гореслав. Посмотри на него, господине Перун. Обрати взор свой на гридя храброго, ибо в храбрости его есть слава твоя. Мать Сва-Слава, тебе пою песнь эту. Несёшь ты на крылах своих счастье людское, кинь крупицу ему на плечи, себе на спасение. Тебе, Великий Род, кланяюсь, молю тебя и заклинаю: поделись с ним силою предков, и станет его сила твоею силою…

Я долго молилась, а Дажьбог внимал мне с высоты, но молчал. Боги редко с людьми разговаривают, а когда говорят, то слышать их могут лишь очень немногие, избранные, такие, как деда Боян или бабка моя. Но никого из них рядом не было и никто не мог сказать, что же Боги Светлые мне отвечают.

Сухач сидел поодаль, жевал травинку, на мои молитвы ему было до самого дна морского. Я подумала, что всё-таки надо ему шею свернуть, но он вдруг медленно поднялся, травинка выпала изо рта, а рука потянулась вперёд.

– Глянь…

Я повернула голову. Слева, как и обещал Гореслав, жидкой лентой вился лесок, я бы даже сказала: подлесок. Местным лесам до наших дебрей, как мне до Сварги. Но не это главное. Вдоль опушки, может быть в одной версте от нас, шли люди. Сложно было разобрать, кто они такие. Я встала, приложила ладонь ко лбу. Тётка Бабура тоже подслеповато прищурилась, хотя с её глазами, как и с ногами, в походы лучше не ходить. Однако именно она сказала первой:

– Не иначе дружина чья…

По мере того, как люди приближались, становилось понятно, что это воинский отряд. Бородатые мужи с закинутыми за спины щитами и с копьями в руках шли споро, будто опоздать куда-то боялись. Впереди вышагивал высокий старец в волчьем плаще и с посохом, а рядом – рядом огромного роста воин. Статный, седоголовый. Широкие плечи облиты кольчужным железом, на поясе боевой топор. Я вгляделась и обмерла…

Батюшка! Я вскрикнула и опрометью кинулась к нему. Он тоже меня заметил, закричал: Славушка! – и бросился навстречу. Как же хорошо почувствовать силу отцовских объятий! Батюшка сжал меня, я уткнулась ему лицом в грудь и заплакала. Как же хорошо… Я повторяла бесконечно: батюшка, батюшка, – а он гладил меня по голове и слегка покачивал, как на руках в детстве, когда спать укладывал.

Подошёл деда Боян, сказал:

– Слава Волоху… И ты, Бабура, здесь? Успели, – и повторил с облегчением. – Успели.

Нас обступили дружинники, многие были мне знакомы: мужи и парни из нашей деревни, из соседних, те, кого я не единожды в дверь выбрасывала. Все они откликнулись на призыв батюшки идти за тридевять земель вызволять его нерадивую дочь из рук разбойников. Вторка из Снегирей щерился на меня щербатым ртом. Это я ему зуб выбила, а он всё равно пошёл. Как же я им благодарна. Каждый норовил подойти ко мне, похлопать по плечу, потрепать по щеке, убедиться, что цела я. А Дажьбог взирал на нас с верхотуры и радовался.

Батюшка, наконец, выпустил меня из рук, сказал:

– Ну, пора в обратный путь. Вот уж мать обрадуется, да и бабка вся испереживалась.

Дружинники загалдели, подняли щиты на плечи, Сухач в улыбке расплылся, и только я растеряно повела головой.

– Подождите, – остановила я отца, – как обратно? Батюшка, там Гореслав с ромеем бьётся. За меня бьётся! Надо выручать его. Деда Боян…

Волхв зевнул, посмотрел куда-то в сторону-вверх и сказал равнодушно:

– Гореслав своё предназначение исполнил, не думай о нём больше. Планы ромеевы разрушены, ты домой возвращаешься.

– Что ты говоришь такое, деда Боян? Ты его бросишь? А что с остальными станется? С дядькой Малютой, с близнецами, с Добромужем?

– Что с ними будет, о том лишь боги ведают. Нам в их дела вмешиваться нельзя.

– И то верно, дочка, – поддержал волхва батюшка. – Отныне у нас своя дорога, а у тех русов своя.

– Нет, нет, – продолжала не соглашаться я, – так не должно быть. Мы вместе. Понимаете? Мы – вместе. Гореслав и я. Мы теперь не расстанемся.

– Оставь, пустое это, – начал сердится батюшка. – Он тебя похитил, он ошибку свою исправил, на том дороги ваши расходятся. Он тут остаётся, а мы домой возвращаемся.

Я смотрела на них – на отца, на деду Бояна – и понимала: они не собираются помогать Гореславу. Они уже забыли о нём, он стал ненужным. И тогда я сказала:

– Что ж, батюшка, пусть так и будет, слова твоего не ослушаюсь. Но коли по воле богов да по вашему умыслу Гореслав в том бою погибнет, так я вместе с ним на костёр взойду.

                                    20

Как смотрела на меня ночью Милослава, – так никто ещё на меня не смотрел, и взгляд этот я с собой заберу. Придёт время, и она посмотрит так же на другого, и одарит его улыбкой, но это будет не важно, ибо мёртвые память не имут. Главное, что сегодня мне есть за что у этой западины стоять.

Я велел Борейке развести костёр позадымистей, чтоб ромей его углядел и в иные стороны не поворачивался. Пусть думает, будто Милослава с нами, а уж я постараюсь, чтоб бежать за ней вдогонку охотка у него отпала.

Подошёл Малюта.

– Я у выхода встану, – сказал я.

– Хорошее место, – согласился кормщик.