Лебеди Кассиды

— … вежливое обслуживание, предоставление условий, которые в разгар гражданской войны кажутся невероятными. Я убеждаюсь, что генерал Стан действительно в высшей степени трезвомыслящий человек, который понимает, что страну не поднять без усилий всех интеллигентных сил Эврии, — старичок, живо жестикулируя, уже сидел за его столом.

«Подлость, — подумал Давид. — Незаметно и вкрадчиво она обгладывает человеческие души; и вот ее уже нет, души, и сам ты, одинокий и маленький, угодливо лежишь на ладони нечестности, принимая все ее прихотливые изгибы, и готов предавать, угождать, изменять идеалам, жить применительно к обстоятельствам, тайно ненавидя все то, что почитал когда-то за честь».

— … вы были неправы, Ойх, признайтесь, что ваша книга лишена объективности…

Давид вскинул голову, и старичок испуганно затих.

— Скажите, Ру, — осененный внезапной догадкой, спросил Давид. — Вы уже были в Больничном Центре?

— Еще вчера. — Старик удовлетворенно улыбнулся. — Рекомендую, Ойх. Прекрасные врачи, великолепное оборудование. Вы ведь знаете, как меня донимал ревматизм. Можете себе представить — всего два сеанса, и никаких признаков болезни. Как тут не поблагодарить генерала Стана? Без сомнения, он очень любезно относится ко всем нам!

Давид резко встал.

— В другой раз я внимательно выслушаю вас, уважаемый Ру, — сухо сказал он.

В вестибюле курила небольшая группа людей. Давид узнал в них леваков, пытавшихся, по уверениям Духа, бежать с острова, но задержанных патрулем. Один из куривших неожиданно шагнул к Давиду, и щеку Ойха обожгла хлесткая пощечина. Машинально он прикрыл лицо рукой. Нападавший больше не бил его. Улыбаясь, он смотрел на свою жертву.

— За что?

— Не понял? — ухмыльнулся левак. — Ничего, поймешь!

Он вернулся к товарищам, и Давид услышал одобрительные возгласы:

— Пусть съест!

— Надо думать, чего пишешь! Правильно сделал, Кид!

— Биограф вонючий! Надо же ухитриться так измарать человека! Я удивляюсь, что наш Стан простил ему его злобный пасквиль. Нет, господа, этот человек заслужил нечто большее, чем пощечина!

Слова эти были еще более неожиданны, нежели пощечина. Давид видел, что жандармский бригадир следит за ними, но не вмешивается в происходящее.

Он вышел на улицу. Лицо горело от испытанного унижения. Даже леваки! Бог ты мой, как они разделывали Стана в своих нелегальных, в четверть листка, газетках, которые в народе за размеры и злое остроумие называли «читушками»! Свободная ассоциация левых писателей шла к неизбежному концлагерю, в этом были убеждены все, включая самих леваков. Особенно после того, как «читушки» разоблачили аферу с продажей земельных участков иностранным концернам, в результате которой Стан положил в карман солидный куш.

Перемены в левых писателях были так разительны, что Давид не мог в них поверить.

На острове что-то происходило.

Стал другим Влах Скавронски, ярый противник любой диктатуры, изменился Дух… Впрочем, этот-то мог сломаться без постороннего воздействия. В его возрасте больше заботятся об удобствах тела. Наконец, леваки, эти фанаты, которых даже смерть не смогла бы заставить сменить убеждения. Такие не поддаются воспитанию. Они из породы людей, которые, стиснув зубы, дробят камень в каменоломнях лагерей, захватывают самолеты во имя своих псевдореволюционных лозунгов, взрывают у зданий иностранных посольств и армейских казарм машины, начиненные динамитом, вступают в стычки с жандармерией при разгоне митингов и демонстраций. Но и они только что продемонстрировали свою лояльность режиму.

Все они стали иными после посещения Больничного Центра.

Что же происходит? Неужели нашли способ воздействия на самых стойких? Но как? Используя проверенный веками метод кнута и пряника? Вряд ли. Это не для людей, которые испытали на себе ужасы антовских лагерей. Может быть, на людей воздействуют знахари, которых так ценит господин референт по государственной безопасности? Давид видел работу знахарей, и ему было жутко наблюдать, как человек выполняет самые унизительные и грязные команды торжествующих колдунов.

Уходить! Мысль о необходимости побега все более укреплялась в Ойхе. Унизительно для человека быть рабом обстоятельств, покорно склоняться перед случившимся и бояться будущего, которое за тебя определяют другие.

«Жвачное стадо — вот кто мы есть, — думал Давид. — Где-то за грядущую справедливость дерутся и умирают настоящие люди, изнемогают в многодневных переходах, уходя от правительственных ищеек, бригады Сопротивления, а мы размениваемся на смачную похлебку, смазливых баб, дым хороших сигарет и ждем, когда нам позволят сказать что-нибудь из жизненной правды, еще не зная, какой эта правда будет. Боже мой! — Давид вздрогнул от неожиданной мысли. — Неужели и я когда-нибудь стану топтать все честно написанное и выстраданное мной, принимая ложь за правду?»

— Назад! — услышал он привычный уже окрик и остановился, преодолевая безумное желание шагнуть вперед и ощутить удар пули, за которым одна пустота и… свобода. Инстинкт самосохранения увлек его к гостинице.