Лебеди остаются на Урале

— Разве я не рад Бурану? — кричал Галлям. Он успел уже опрокинуть не одну касу[6]. — Почему я должен молчать, я вас спрашиваю?.. Хочу — пью, а хочу — пляшу. Сердце мое переполнено, вот что!

Буран потянул Хайдара за рукав. Тот быстро смекнул, в чем дело.

— Гармонь захватить?

— Оставь пока. Посидим на завалинке.

Тихая апрельская ночь встретила их мерцанием звезд, словно подмигивавших друзьям. Буран невольно сравнил родное карасяевское небо с тем, что оставил там, на севере. Совсем не похоже. Даже звезды не те…

Степенная семья Большой Медведицы застыла над баней, а Малая, казалось, примостилась на березах. Упала далекая неизвестная звезда, наискось прочертив небо.

— Соскучился по аулу, — сказал Буран. — Тут все свое, родное. Вот, к примеру, я проехал через весь Уссурийский край. Виноград разводят, рис выращивают и живут богаче нас. А все же не хотел бы я там жить. Ну, понимаешь, и воздух у нас другой, и тишина своя, особенная, и даже коровы как будто мычат не так… Тебе, может, кажется это смешным…

Хайдар закурил и ответил:

— Соскучился, говоришь? Служба в армии — не малый срок. Многое у нас изменилось за это время. При тебе еще не было колхоза. В прошлом году, почти перед посевной, сколотили его. Много было мороки с землей, лошадьми, инвентарем. С непривычки, что ли, ничего толком не получалось. Галлям три раза выходил из колхоза и три раза возвращался. То он не хочет, а жена просится в колхоз, то наоборот. А без кузнеца какой же колхоз? До сих пор они, кажется, окончательно не решили, как им быть… Два раза амбары с семенами горели. Ладно, из района помогли. А самое смешное приключилось осенью. Не знали, как раздавать доход. Решили было по едокам, да ведь не все же в семье работали. Сошлись было на том, чтобы платить по работе, у кого сколько трудодней, опять не получилось — не все одинаковый пай внесли. Одни в колхоз передали по два коня или машину, а такие, как я, кроме своих рук, ничего. На одиннадцатом собрании дело чуть до драки не дошло. Смешно и обидно рассказывать. Единоличники управились раньше нас, и без собраний обошлось. Там все ясно, а у нас одни споры и никакого толку. Ну и натерпелись же мы!

— И как же порешили?

— Поделили по работе: как кто трудился. И взносы, конечно, учли. Вот теперь на носу вторая весна. Ты в колхозе останешься?

После службы многие товарищи Бурана завербовались на стройки — кто в Сибирь, кто в Донбасс, кто на Урал. Теперь везде строят. Бурану тоже предложили поехать на курсы монтажников, а потом — на любую стройку. Да потянуло домой. Куда пойти, он еще не решил. Может быть, и в колхозе останется.

Тем временем Хайдар подробно рассказал о событиях, которые произошли в отсутствие Бурана. Вспомнил он и про Хадичу, родившую трех близнецов.

— Здоровые, живут себе. Бабы пособили молочком. Все смеялись: колхозные ребята, общие! Булат, сын муллы, — помнишь, вместе учились в школе? — стрелял в уполномоченного. Поймали, осудили. Твой двоюродный брат Сагит поехал в Уфу учиться на агронома. Ясави так и говорит: «Свой агроном будет!» Богатеев выселили. Да кое-кто еще остался, мутят народ. В ауле, как и по всей округе, неспокойно. Сам знаешь, у многих сохранилось оружие еще с гражданской…

Буран не дал договорить, погасив папиросу, спросил:

— Не женился еще?

Хайдар с удивлением взглянул на друга.

— Есть одна девушка на примете…

— Не секрет кто?

Хайдар попыхтел папироской, зажег другую.

— Наша, карасяйка?

— Ты ее знаешь… Помнишь Зифу с Нижней улицы? Ее мать — портниха, Айхылу!

Буран почему-то не стал рассказывать о сегодняшней встрече на дороге, только спросил:

— За чем же дело встало?

— Непонятная она какая-то… Неровная у нее душа. То ласковая, то замкнется, силком слова не вырвешь. А то еще насмехаться начнет. Без нее мне будто воздуху не хватает. Коня могу повалить — такая во мне сила, а останусь с ней один на один — слова не могу сказать. Или ни с того ни с сего начинаю нести всякую чепуху. Она удивляется, но терпит: видит, что мучаюсь. И все-таки, кажется, любит…

Женская компания пировала весело. Запевала Айхылу, сочный голос ее вырывался из окна, и песня летела в весеннюю ночь.

— Ее мать. Славно поет! — заметил Хайдар. — А Зифа еще лучше.

Среди пьяных голосов можно было различить гортанные выкрики Галляма.

— Всегда он буянит, — усмехнулся Хайдар.

Все выше и выше забирается голос певицы. Песня навевает грусть.

— Почему ты ничего не говоришь о Камиле?

Хайдар бросил папироску, поднялся. Потянулся за толстым сучком, который торчал над головой. Сучок треснул.

— Ее увез Хамит, — глухо отозвался Хайдар.

— Увез? Хамит?

Нелегко было Бурану произнести эти слова. Хайдар заговорил сердито, точно в этом виноват был прежде всего он сам:

— Никто из нас ничего не знал. Сегодня он прискакал верхом, черт знает, как он там выкрутился. Ему повезло, что не умер пастух. Врачи спасли… Прискакал, посадил Камилю на телегу и увез в горы. Одни говорят, будто к родственникам, другие — в леспромхоз. Никто толком ничего не знает. И почему вдруг Камиля с ним поехала? Ничего не понимаю.