Лебединая песня

С утра зазвонили телефоны и в четырехэтажпом берлинском особняке на Курфюрстенштрассе в кабинетах высокопоставленных чиновников имперской службы безопасности. А утром, когда шпили старинных кенигсбергских замков и кирок вспыхнули свечами в первых лучах солнца, заговорило радио:

— Говорит Кенигсберг! Вы слушали утреннюю сводку ставки фюрера от 27 июля 1944 года.

Советские армии пытались с ходу ворваться на нашу священную землю, но гнев германского солдата, впервые за всю войну сражавшегося на родной земле, был ужасен — большевики отброшены с огромными потерями. Однако они еще не сломлены. Они еще попытаются наступать. В эти дни затишья на фронте враг будет стараться прощупать нашу оборону путем засылки шпионов и диверсантов.

Пусть каждый дом станет неприступной крепостью. Помните правила чрезвычайного положения: не открывайте двери незнакомцам, не подвозите их на автомашинах и конных повозках, не предоставляйте им убежища и питания, доносите в гестапо и полицию о появлении незнакомых людей. Помните — нарушение этих правил карается по законам военного времени. Помощь властям в обнаружении преступников щедро вознаграждается! Хайль Восточная Пруссия!..

А сейчас прослушайте утренний концерт. Рихард Вагнер. Увертюра к опере «Лоэшрин»…

Целый час ушел у разведчиков на то, чтобы снять товарищей с мачтовых сосен. Шпаков и Раневский оказались, к счастью, отменными верхолазами. Овчарова и Целикова удалось подтянуть к стволам сосен; отстегнув подвесную систему, они спустились на землю. Мельников, раскачавшись на стропах, ухватился за шершавый ствол сосны. Зварика (он висел ниже других) обрезал стропы и удачно приземлился — по-кошачьи, на четвереньки. Пятнадцатилетний доброволец Генка Тышкевич — его парашют повис сразу на четырех соснах — ухитрился самостоятельно расстегнуть карабины наплечных и ножных обхватов и ловко спрыгнуть наземь.

Зину Бардышеву начали снимать первой, а сняли последней. Обвешанная тяжелыми сумками, девушка не могла пошевелиться. Висела она метрах в пяти над землей, и Шпаков не решился перерезать финкой стропы. Отрезав несколько строп от своего парашюта, он взобрался на сосну, подвязал их к стропам Зининого парашюта и опустил концы на землю; затем, подтянув девушку к стволу сосны, снял с нее рацию и батареи и перерезал лишние стропы. Зина, держась за подвязанные стропы, удачно спустилась на землю.

Капитан, поторапливая товарищей, озабоченно хмурится — как ни старались десантники сдернуть парашюты с сосен, им это не удалось. Можно бы, конечно, подвязать стропы и по двое, по трое виснуть на них. Но командир понимает: ждать больше нельзя, каждая минута промедления грозит гибелью. Вдали, за лесом, уже слышится собачий перебрех… Грузовой тюк не удалось найти, но делать нечего. Коротки июльские ночи!.. Хорошо хоть, что все собрались, все живы и целы. Надо скорей уходить от места выброски…

— Всем надеть головные уборы. Подшлемники убрать в вещевые мешки! — тихо произносит капитан и сам первый нахлобучивает кепку на голову.

Девушки заменяют подшлемники на темно-серые береты. Даже в эту минуту Аня машинально, чисто женским движением поправляет коротко остриженные волосы. На ней жакет, перешитый из темно-зеленого демисезонного пальто, черные лыжные брюки до щиколоток. Она прячет в мешок сапожки, надевает туфли-танкетки на низком каблуке. Теперь все — в цивильном. Если посмотреть издали — группа беженцев.

Вблизи разглядишь — странные беженцы: парни с автоматами, один с русской винтовкой, у девушек — пистолетные кобуры на боку.

— За мной! — коротко командует капитан и быстро, почти бегом устремляется в глубь леса. Пройдя десятка два шагов, оборачивается, бросает на ходу:

— Мельников и Раневский! Запоминайте путь — ночью вернетесь искать груз!

И вот они идут гуськом, десять разведчиков. Автоматы на боевом взводе, палец на спусковом крючке.

Аня помнит: чтобы идти бесшумно в темноте, надо осторожно ставить ногу с пятки на ступню, прежде чем переносить на нее тяжесть тела.

Капитан внимательно оглядывает лес. Он тут почти такой же, как вокруг деревни Выгузы, бывшей Вятской губернии, где двадцать шесть лет назад родился Павел Крылатых. Те же сосняки и ельники, такие же валуны и тот же вереск. Только там, на родине, — дебри, первозданная тишина, вековые сосны в три обхвата, а тут эрзац — не лес, а словно бы парк.

Павла грызет тревога — он еще не смог сориентироваться, ведет группу почти наобум. Так можно с ходу попасть к черту в лапы. Хмурится небо — Крылатых поглядывает на светящуюся стрелку компаса на правой руке; рассеются облака — ищет Сатурн на небе, оглядывается на Полярную звезду.