Лебединая песня

«…Меня Ваше письмо прямо-таки оглушило. Ведь двадцать с лишним лет прошло. Сам я цел остался, но товарищей потерял. День за днем таяли силы нашей группы. Мы поклялись драться до последней капли крови и ив сдаваться живыми. Если ранят в ногу, руку или плечо — все диски автомата выпустить. Нет гранат, так есть пистолет ТТ, две обоймы, шестнадцать патронов, пятнадцать выпускай по врагу, шестнадцатый в висок…

Аню я хорошо помню. Ко всем была она отзывчивая, а в бою смелая.

Всего мы прошли сквозь четырнадцать немецких облав, и четырнадцатая, пожалуй, была самой страшной. В большом пограничном лесу под Иоганнесбургом восемнадцать раз окружали нас немцы в разных лесных кварталах, и восемнадцать просек пришлось нам форсировать с боем. Я отбился во время прорыва через девятнадцатую просеку около железной дороги, уже в полной темноте заблудился в лесу.

Я выжил, пройдя сквозь неимоверные трудности. Около месяца жил, как дикобраз, питался дубовой корой. В лесу дожидался наших… Теперь работаю механизатором в родном совхозе «Гомельский»…»

Долго тянется последняя ночь разведчиков в Восточной Пруссии, где на каждом шагу подстерегает их смерть, не с железной косой, а с немецкими пулеметами и автоматами.

— Ну что, ребята, дадим концерт? — спрашивает Мельников, набивая последними патронами автоматный рожок. — Концерт в исполнении квартета «Джек»…

Ночью четверо из группы «Джек», оторвавшись от немцев, переходят через «железку», через большой смешанный лес Иоганнесбургерхейде. проходят мимо озера Нидерзее, под утро в алую пургу пересекают границу и останавливаются в лесу у польской деревни Дуды Пущчанские. С виду разведчиков можно принять за беглых «кацетников», так они исхудали…

Еще один бой — и «Джек» отвоюется. У четверки не осталось ни одной гранаты, расстреляны почти все патроны.

Так «Джек» выходит из Восточной Пруссии и вступает в Польшу, в край мазовецкий, где седобородые кобзари — здесь их называют гуслярами и гудочниками — еще поют старинные баллады и песни о славных битвах польских рыцарей с крестоносцами.

Аня оглядывается. Восточная Пруссия позади. Там остаются капитан Крылатых, Коля Шпаков и Юзек Зварика. Они уже никогда не вернутся из Восточной Пруссии. Их не хоронили друзья, не провожали в последний путь. С ними прощались без воинских почестей, без салютов. Там пропали без вести Натан Раневский и Генка Тышкевич, Ваня Овчаров и Ваня Целиков. Четыре месяца между жизнью и смертью… Четыре месяца непомерного напряжения всех духовных и физических сил. Узнают ли когда-нибудь солдаты 3-го Белорусского фронта, которые скоро будут громить врага в Восточной Пруссии, имена тех советских разведчиков, которые помогли им меньшей кровью добиться большой победы?

Улеглась метель, очистилось местами небо, прощально моргает верный друг — Сатурн. Впрочем, Сатурн и в Польше послужит разведчикам…

За плечами у Вани Мельникова висит туго набитый мешок. И Аня вспоминает, что в «Крестоносцах» польский рыцарь Збышко, выполняя данный любимой обет, кладет на ее могилу павлиньи и страусовые перья, сорванные им со шлемов поверженных в бою крестоносцев. И «Джек» тоже возвращается из неметчины с трофеями, добытыми у потомков крестоносцев — в мешке у Мельникова хранятся кресты и медали, солдатские и офицерские книжки «остландрейтеров», которым они уже никогда не понадобятся.

Утром, во время привала на заросшем бурым горчаком болоте, Толя Моржин достает карту, читает названия окрестных весок, и славянские названия звучат музыкой Шопена в ушах разведчиков — Домброве, Волькове, Крысяки, Пупковизна, Заляс, Вейдо… Это в них поют на заре петухи. Польские петухи. Стеной стоят вокруг леса Мазовии.

Польша! Братская земля… Они были готовы целовать эту землю.

— Мы живы, живы! Какое чудо! Мы живы! — с мокрыми от радостных слез глазами шепчет Зина, обнимая подругу.