Лебединая стая

Между тем показалась Прися, она шла с луга, и то было для Фабиана единственное из всех известных ему кругосветных путешествий, которого он не мог постичь до конца своих дней. Он же наверняка знал, что она не выходила из хаты в дверь. Это так заинтриговало Фабиана, что он встал и пошел в хату, чтобы хоть объяснить себе этот факт.

Козел спал в сенях, кровать под окном была величественно убрана целой горой подушек, сложенных, как всегда, пирамидкой, — никаких признаков поспешного бегства. Пораженный философ шагнул ко все еще потному Николе-чудотворцу и осенил себя крестом, хотя до сей поры никогда не заискивал перед богами, почти отошел от веры. Когда он вышел, Прися уже сидела на подводе, повязанная белым платочком, свежая, чистая, неизменчивая. Через час-другой они будут возвращаться с поля на высоченном возу со снопами, прижатыми вязовым рубелем, срубленным на чужой леваде. Явтух будет гордо взирать с этой хлебной выси на грешную землю, а Прися любит полежать на снопах, глядя в вечернее небо, уставшее за день. Если же через девять с половиной месяцев (мальчишек ведь, как правило, перенашивают) родится мальчик, Прися напомнит Явтушку, как это произошло: когда свозили хлеб из-под Чупринок, прямо в поле, на возу, под вечер, разве он не помнит, как поднял ее к себе на вожжах и как потом внизу догадливо фыркали лошади. «Это в тот день, когда мы дважды опрокинулись со снопами», — после некоторых колебаний улыбнется Явтушок, и поверит ей, и будет любить младшенького не больше и не меньше, чем остальных, а если бог даст девочку, то и вовсе будет счастлив и назовет ее Мальвой, чтобы это славное имя не переводилось в Вавилоне. Здесь мало верили в то, что Явтушок сам смог наделать столько мальчиков, но Вавилон с уважением относился к таким приобретениям, зная, что мальчики пригодятся на будущее, что же до девочек, то, если их не хватало, вавилоняне восполняли дефицит в соседних селах.

Соколюки пышно отпраздновали свое возвращение из Глинска. На гульбище были оба брата и оба Фабиана, допоздна пели песни, били в тулумбас, которым служила заслонка от печи, верно, выманивали, аспиды, Присю из хаты, но Явтух придержал ее, не дал ступить со двора ни шагу. Козел уморился от этой оргии раныше всех, подбивал философа отправиться восвояси, но тут кому-то, кажется Лукьяну, пришла в голову гениальная мысль: запереть козла до утра в сундук, чтобы не болтался под ногами. Все трое схватили его — козел не отбивался, знал, что бесполезно, — и понесли к телеге. Отперли сундук и бросили козла на полушубки, которые Даринка принесла в Глинск на случай, если бы Соколюков стали отсылать дальше. О лучшей постели козел не мог и мечтать и, как только крышка захлопнулась, разлегся на полушубках и погрузился в сладкий сон без малейшей тревоги за свою судьбу. Если уж Соколюки вырвались из тюрьмы, то он и подавно из этого сундука выберется. К тому же в крышке были щелки, и козлу не только хватало свежего воздуха, но даже был виден клочок звездного неба.

Дальнейшие события развивались надлежащим образом: забыв о козле, Фабиан один потащился на Татарские валы. Это было рискованно, потому что в таких случаях его приводил домой козел, хозяин при этом держался за его левый рог, на котором все более четко проступали кольца козлиного долголетия, и с таким поводырем мог дойти куда угодно. Где-то на полдороге он было вспомнил о козле, но никак не мог сообразить, куда тот запропастился. Лишенный товарищеской поддержки, философ прилег отдохнуть на травке посреди горы и беспечно уснул там. Соколюки тоже умаялись — один очутился на лавке, другой нырнул в подушки.

Явтух на этот раз пересилил Присю, и когда в ее высокой груди, которую он ценил превыше всего, задышал сон, он тихонько встал, оделся, перекрестился на образа, светившие в темноте мертвыми глазами, а через минуту уже отодвинул доску в заборе (у каждого из них был свой потайной лаз к соседям; у Приси для займов, у Явтуха — для борьбы) и не без известного риска пробрался во двор Соколюков.

Сундук стоял на телеге, и Явтух не поверил своим глазам, — по всем предположениям, Соколюки должны были прибрать его и, ясное дело, не прибрали только потому, что на радостях забыли. Булава Ко-нецпольского засияла ему всеми рубинами, а помимо того он надеялся найти в сундуке еще кое-что, к примеру, ему нисколько не повредил бы меч, в особенности теперь, когда он снова оказался нос к носу с соседями. Подобравшись к телеге, Явтух долго просидел под нею на корточках. Прибежала Мушка, полизала ему руку, и ни с одной особой женского пола он еще не шептался так ласково:

— Мушка, Мушенька, это я, ты что, не узнала?

Улестив суку, Явтух мог действовать решительнее. Он влез, на телегу, повозился там еще некоторое время, а потом осторожно поднял крышку. Из сундука шибануло в ноздри чертячим духом, а вместо гетманской булавы, которая мерещилась Явтуху, на него глянуло живое обличье, потом из тьмы вынырнули холодные рожки и хвост, который уже, верно, дорисовало его воображение.

— Черт! — заорал Явтух и свалился с телеги на землю.