Лебон (СИ)

— Что ты решаешь? Я не понимаю, ты словно играешь со мной. Я не собака, которая должна сидеть и смотреть на дверь. Я люблю тебя, а ты любишь меня, что, блять, надо решать? — Шин теряет терпение.

— Вот и не жди! Никто и не просит тебя. Я сказал, что мне нужно время, а ты приходишь спустя месяц с претензиями, — зло отвечает Хенвон.

— Я этот месяц честно тебя не беспокоил, хотя сдыхал, конкретно сдыхал, а ты играешься. Я безумно скучаю, я хочу, чтобы ты был рядом, и я знаю, я уверен, что это взаимно. Почему ты нарочно лишаешь нас всего этого? Ты меня наказываешь или себя? — подойдя вплотную к парню, серьезно спрашивает Шин, хмуря брови.

— Я не готов. Этот месяц я жил спокойно. Я только начал понимать, что можно просто ходить на работу, можно кушать вкусную еду и просто жить. То, как я жил до этого, было неправильно. Меня вечно размазывало по стенке и швыряло от события к событию. Я устал от всего этого и поэтому хочу понять, что мне важнее и чего именно я хочу: американские горки с тобой, заканчивающиеся переломами, изнасилованием и унижениями, или обычную спокойную и размеренную жизнь. Стоит ли вообще моя любовь к тебе того, чтобы я проходил все эти семь кругов ада? — Че пристально смотрит в глаза Хосоку и видит по его лицу, как ему больно делают его слова. Но Хенвон не может сдаться, ведь Шин должен понять, что Че имеет право сам решать.

— По тебе и не видно, что ты вообще что-то ешь, — грустно говорит Шин, — Ты и вправду изменился. Мне очень жаль, что у нас все так вышло. Иди и думай дальше, хотя я уже и не знаю, куда твои думы могут привести, — не скрывая раздражение, говорит Хосок и идет обратно к машине. Хенвон входит в дом и, закрыв дверь, сползает по ней на пол.

— Да что же это такое, Господи... — хрипит Че, опуская расфокусированный взгляд на лежащие на полу ладони. Он вспоминает растерянное лицо Хосока, отчаянно пытающегося спрятать панику на самое дно зрачков, но которая все равно выходит из берегов и бушует, подобно урагану, разнося все его самообладание в щепки. Как карточный домик разрушает фундамент и сносит каркасы без возможности спрятаться. Это затягивает и перекручивает, канатами затягиваясь на шее, и хочется разбить голову о стены собственной квартиры, только, боже, прекратите, думает Хенвон, дайте же мне сдохнуть. Совсем. Навсегда. Лишь бы не было так больно. Лишь бы не вдыхать Хосока вместо воздуха. И не дышать, не дышать, потому что такое не пережить.

Потому что каждый вдох выжигает на легких свои знаки, когда Хенвон слышит тихий голос рядом. Он так долго отгонял любые мысли, любые воспоминания связанные с Шином, что сейчас, стоило тому появиться перед глазами Че, — мир замирает, сужается, и кажется, что Хосок до сих пор так близко-близко, что Хенвон по-глупому дергается, пытается вырваться, только как тут вырвешься, когда руки гвоздями прибивает и ремни поперек груди обмотаны — не уйти. Приходится брыкаться снова и снова, как загнанная в сети рыба, пока живого места на теле не останется. Хотя Хенвон и так лишь сгусток крови и кусков разодранного мяса, едва ладони разожми — не собрать. А за спиной опять стена, и бежать больше некуда.

Че жмурится до смазанных пятен перед глазами, но больше не может. Не может выпутаться из этих колец-рук, которые, кажется, отпустили, но на деле сцепились поперек корпуса еще сильнее. Не может вытравить Хосока из себя, сколько бы не хотелось. Потому что, да, сука, делай мне больно сколько угодно, слышишь, только будь рядом, я скучал, господи, как же я скучал.

И на самом деле удивительно даже не то, что Хенвон не готов это отрицать. Удивительно то, что он согласен подписаться под каждым долбанным словом. Сказанным или обдуманным, неважно. Разламывает всё равно одинаково. И каждая прожилка в шоколадной радужке Хосока, так четко отпечатавшаяся на подкорке мозга через глаза напротив парой минут ранее, забивает в гроб Хенвона ещё с десяток гвоздей ко всем имеющимся. Вынуждает вспоминать то, что вспоминать уже нельзя.

Только самым паршивым, сколько бы он не спорил, заходясь в беззвучных истериках, как было, так и останется то, что злился Хенвон преимущественно и, даже скорее, исключительно на себя самого. А ко всему прочему вдобавок, это вдруг стало тем единственным, что удерживало его сейчас в числе живых.

И не то чтобы оттолкнуть Шина тогда у больницы оказалось так легко. Скорее Че понял, что догнало его уже многим позже. То ли где-то между тем, когда он пропускал один час за другим, с какой-то маниакальной одержимостью к самомучению стоя на пороге квартиры под февральским ветром в одной тонкой футболке и выкуривая четвертую сигарету подряд, то ли когда не нашел ничего лучше, чем пойти на работу, забыться и послать Хосока ко всем чертям. Хрен его знает. Хотя Хенвон не уверен, что вообще смог бы сейчас хоть что-то объяснить.