Лечение водой

…Он часто планирует какой-нибудь сборничек или литературный сайт или сделать тематический номер в журнале, где выйдут рассказы его подопечных. Беспроблемно и мягко заявляя: «Конечно, конечно, это все реально». И вроде где-то что-то начинает обсуждаться, что-то завязывается, но в последний момент возникает какой-нибудь иной вариант – например, премия, на которую Уртицкий все перекладывает, говоря, что это еще лучше. А этого ждать – новые пол год а. Либо откуда ни возьмись возникает критическая ситуация: «у редактора семейное несчастье, и я не хочу травмировать его, так что выход поэтических подборок придется отложить»… А если попробовать надавить, либо напомнить попозже, он всегда вывернется и так при случае раскритикует, что говорить дальше отпадет всякая охота.

Вместе с тем, какими бы гадкими не были его интриги и надувательства, они всегда оставят ощущение, что виноваты его протеже. А Уртицкий просто хочет, чтобы литература стала качественнее и лучше; что он снова выжидает, что просто не пришло время, а стало быть, нужно еще проходить к нему, просидеть возле него…

С другой же стороны, Уртицкий все равно ведь кому-то выдает литературные премии – он постоянно член жюри каких-нибудь конкурсов в календарных годах… Так вот время показывает, что авторы, которых он двинул безо всяких интриг и торговли, не добились в литературе ровно ничего! – редко когда издав хоть одну книгу. Да ведь и Лобов, в котором Уртицкий души не чает, это просто безвольная кукла, которой он вертит и управляет. И двигает только так осторожно, чтобы тот всегда оставался в поле зрения.

Каков итог? Все это только усиливает и растопляет болотистость, расшатывая систему и так еле дышащую. Потихоньку делая искусство местечковым – что оно становится никому не нужным, кроме сугубой кучки литераторов, – и только засоряется.

Все, к чему бы он ни притронулся, зависает и вязнет – Уртицкий и сам просидел всю жизнь на одном месте и стремился, чтобы через него проходило как можно больше ниточек. Но он никогда не тянулся за ними, а делал так, чтобы те сами к нему подтягивались; с помощью намеков и виляний, и что он важный ценитель, умеющий прочувствовать искусство, как другие никогда не смогут…

Неудивительно, что у него измененное представление о хорошей литературе. Именно он часто заявляет, что Шолохов, Томас Манн, Диккенс – не такие уж великие классики. Для него все равны – он воспринимает произведение как бы в отрыве от автора… А с другой стороны, ведь он и должен так судить – ведь он сокрушает стереотипы! – и это очень полезно для развития новых дарований, для амбиций… Однако опять здесь двойное дно. Потому что он никогда не сходит со своих установок (относительно классики). Он вообще негативно относится ко всему, что является национальным достоянием, считает любую культуру раздутой, несуществующей. Что за этими понятиями и за эпохой – вообще ничего не стоит. (На деле же это – только для утоления грызущей его досады, – что сам он ничего не добился). И если кто-то обращается к широким проблемам, к истории, вырастая из небольшого круга, обретает признание масс, позиция Уртицкого к нему радикально меняется: он сразу отыщет в его творчестве кучу недостатков. Исключение – если только он может управлять этим человеком… но Уртицкий по определению не может управлять тем, кто прославился.

Казалось бы… в чем проблема? Такие, как он должны просто сидеть в своем углу и… однако Уртицкий почему-то сидит на тех местах, где были классики. И себя теперь им совершенно искренне объявляет. И кучку друзей-литераторов, которых, мол, прессовал советский режим, и им когда-то не повезло.

Сочинения коих исходят из «невероятной интимной глубины и тонкости чувств и прекрасного. И не загрязнены ничем другим посторонним» – поэтому у них нет широкой огласки.

Уртицкий, кстати говоря, и сам писатель, но пишет совсем мало, и его творчество является продолжением его взглядов – по смыслу совершенно оторванное. В одной из его повестей человек «под впечатлением последних киноновинок» решил научиться повадкам земноводных (видимо, чтобы примкнуть к ним, в конце концов), а окружающие, «будучи самыми обычными людьми» (нефантастический жанр своего сочинения Уртицкий старательно подчеркнул), – тоже вдруг стали его одобрять и балагурно подпихивать. И всему этому зачем-то была придана форма нравственных и религиозных исканий.

За повесть Уртицкий получил премию «Литератор года», которая вручалась «современным мастерам утопической прозы» по версии журнала «Новый культурный счет»; расходившегося тиражом триста экземпляров – среди тонко понимающих ценителей. Премия просуществовала ровно два сезона, а потом была упразднена. Впрочем, Уртицкого даже пригласили на телевидение, но не как писателя – как известного оценщика, – что ущемило его самолюбие, в результате он отказался от интервью.

Зато после его позвали работать рецензентом в еще нескольких литературных проектах, масштабных и видных. (Которые, в то же время, почему-то оказались в полном отрыве от книгоиздания)…………………………………………………..

* * *