Лед и вода, вода и лед

— Ну, — сказала женщина, — вы же там были. Я читала в газетах. Сами видели, что там на сцене-то случилось.

Сюсанна кивает. Она помнит это отчетливо, каждую секунду, каждое движение. Как стояла вдалеке от сцены, прислонившись к ограждению. Помнит собственное изумление, когда Роббан вышел на сцену и начал пантомиму. Свой чуть виноватый смешок, невольно вырвавшийся у нее из горла при виде смеющегося Пео, но застывший на губах, когда Бьёрн повернулся и выронил микрофон…

— Я первая выбежала на сцену, — говорит Бритт-Мари и шмыгает носом. Она теперь тараторит, не ища слов, будто выучила текст заранее и теперь шпарит наизусть. Как половина публики вдруг ринулась за ней следом. И как этот идиот охранник, Свенсон его звали, бросился на Бьёрна и оттащил от Роббана, хотя все считали, что поделом ему, ну, Роббану, сам виноват, и как ее подруга Агнета укусила Свенсона за руку, и как Бритт-Мари потом…

Сюсанна закрывает глаза. Она узнала этот рассказ. Она его уже помнит почти наизусть. Читала и в «Афтонбладет», и в «Орэт Рунт», и в «Аллерс». Сперва каждый год. Потом раз в десять лет. Бьёрн исчез, и для Бритт-Мари это стало смыслом жизни. Придало ей некий статус. И вот теперь она хлюпает носом. Со слезами в голосе, а может, и на глазах тоже.

— Я-то пошла в полицию только через месяц, — говорит она. — А они не поверили. Да, дошли со мной до сарая…

Она уже поднимает руку, чтобы отвести челку в сторону и повторить все сначала, еще раз рассказать то, что только что рассказала, когда Сюсанна встает и смотрит на нее, стоит перед ней, совершенно прямая и неподвижная, и принуждает к молчанию собственным молчанием. Бритт-Мари так и сидит, раскрыв рот, и ждет, и пусть ждет. Сюсанна внимательно разглядывает ее всю, от нечищеных сапог до растрепанных волос, потом медленно покачивает головой и произносит:

— Брр!

И выходит из туалета.

Потом она долго раздумывала насчет этого междометия. Что оно, собственно, вмещало. Презрение, разумеется, и справедливое презрение, поскольку Сюсанна подозревала за этим взрывом эмоций Бритт-Мари тайное сладострастие и расчет. К тому времени прошло уже почти тридцать лет с тех пор, как это случилось, но Бритт-Мари по-прежнему оставалась шестнадцатилетней, слава едва задела ее, чуть коснулась, но Бритт-Мари ухватилась за нее и не собиралась отпускать. И все же: под презрением пряталось нечто иное. Чувство вины. Понимание, если не сочувствие. На каком основании ей презирать Бритт-Мари Самуэльсон, никогда не имевшую того, что имела Сюсанна? Это с одной стороны. А с другой — был под этим презрением и еще один слой, более глубинный слой презрения. Как может человек быть настолько глуп, чтобы столько лет пережевывать одно и то же? И какой надо иметь вкус, чтобы выкрасить волосы чуть не в багровый цвет? И что за невероятная бедность такая, что обувь нельзя почистить?

И все-таки это был не ответ. Теперь она это понимала. Не это презрение заставило ее сказать «Брр!». И не забота о памяти Бьёрна. А то, что она разглядела и узнала за отрепетированными фразами Бритт-Мари. Злобу. Злобу неудачника, которую он выпустит, как кошка когти, и глубоко вонзит при первом удобном случае. Злобу, похожую на злобу Ингалиль.

Брр!

Сюсанна вздрагивает. Она снова в кают-компании на борту «Одина». Сидит рядом с Ульрикой, явно ни капельки не склонной к злобе, напротив Андерса, который, похоже, умеет держать свои склонности в узде. По большей части, во всяком случае. Теперь они разговаривают друг с другом, и глаза у них сияют. Сюсанна не удерживается, чтобы не улыбнуться им. Ага. Влюбленные. Она поднимает чашку с кофе в молчаливом тосте. Счастья вам!

— Прекрасный денек сегодня, — говорит Ульрика. — Пойду-ка я на палубу.

— Да, — вздыхает Андерс. — И я.

Ульрика взглядывает на Сюсанну, чуть неуверенно:

— Вы извините нас?

Сюсанна улыбается в ответ:

— Ну конечно. Еще увидимся.

— Да, — снова произносит Андерс. — Увидимся.

~~~

И в самом деле день прекрасен, наверное, последний погожий летний день во льдах. Всего несколько градусов мороза. Яркое солнце. Синее небо. И бесконечность нетронутого льда по обе стороны «Одина», белого льда с тонкими бирюзовыми прожилками. Андерс вдруг ощущает дикое желание что-нибудь выкрикнуть на весь этот белый простор, но, естественно, этого не делает. А проходит на бак и встает рядом с Ульрикой на смотровую ступень, перегибается, как и она, через фальшборт и смотрит вокруг.

— Смотри!

Ульрика указывает на небольшую полынью, бирюзовое пятно на белой поверхности, и он вдруг замечает двух рыб, лежащих в талой воде, как черный знак Инь-Ян, а в следующий миг громада «Одина» надвигается на них, их затягивает под корпус, и они исчезают, проглоченные темной водой.

— Полярная треска! Сайка!

В голосе Ульрики нескрываемая радость. Андерс смотрит на нее и улыбается в ответ:

— Думаешь, они спасутся?

Она рассмеялась, сверкнув белыми зубами.