Лед под кожей

– В конце коридора есть кухня, – ответил Трэвис. – Полотенце… наверное, только бумажное.

– Ничего страшного, – заверил его Лукас.

Трэвис поспешно выскользнул в коридор. Лукас отсчитал пять секунд – достаточно, чтобы шаги удалились.

Затем запер дверь.

Это был глупый трюк – и все же лучше, чем драться с Трэвисом. Лукас прекрасно понимал, что времени мало, потому тут же включил молекулярный измельчитель, который стоял здесь для уничтожения документации, скинул пончо и через ткань снял мандалу со стены. Сначала он хотел бросить ее в измельчитель не глядя, чтобы потом не жалеть. Но затем сделал ошибку, все же взглянув на нее.

ссенская мандала. Она была настолько близка к божественной Целостности, насколько может быть осязаемый предмет – чудо, тайна, воплощение снов. Лукас был восприимчив к подобным вещам – он мог сколько угодно смеяться над ними, но они оказывали на него воздействие. И хотя он тщательно старался не касаться мандалы голыми участками кожи, ее сила ощущалась так мощно, словно мельчайшие волокна гифы вот-вот коснутся его пальцев. А узор… Рё Акктликс! Все в нем сжималось, все его «я» дрожало в порыве чувств. Он не мог отвести глаз от мандалы.

«Неужели нечто подобное не достойно человеческой крови? – непроизвольно пришло ему в голову. – Неужели столь совершенная вещь не имеет святого права на жертвы?»

А следующая мысль еще страшнее: «Неужели жизнь вот такого вот Роберта Трэвиса действительно более ценна, чем безграничная, безусловная, вневременная красота?»

Мандала затягивала его. Затягивала его в Центр. Из мира хаоса и крайне безрадостного похмелья, из перспектив боли и смерти, из всего, что его обременяет. «И чего я добиваюсь? Это ведь куда более удачный конец для меня, чем многие другие. Уж намного лучше, чем тот, что меня ожидает. Останется ли Трэвис в выигрыше, если я насильно навяжу ему никчемную земную жизнь вместо величественной ссенской смерти? – думал он. – Кто я такой, чтобы решать?»

Но Лукас слишком хорошо знал, в какую ловушку заводят подобные мысли… в какое болото удобного релятивизма и бесхребетной нерешительности. Его отталкивал эгоцентризм ни в чем не сомневающихся людей, но наличие сомнений также было малопривлекательным. Иногда приходится рисковать и принимать неудачные решения, если не хочешь закончить дни в состоянии бессильной апатии и связанных рук, которые уже ничего не могут контролировать. «Прежде всего, я землянин! – резко одернул Лукас самого себя. – Кроме того, мне не нужно знать, кем я являюсь, – вполне достаточно знать, кем я не являюсь. Мы совершенно не похожи на них.

Самая жалкая человеческая жизнь – куда больше, чем абстрактное совершенство. Это предпосылка, лежащая в основе всего, что имеет вес на Земле. Даже замысел Бога не оправдывает смерть, а кто допустит обратное, придет лишь к безбожному убийству».

И все же он не пошевельнулся. Между его ладонями и мандалой был лишь слой ткани. Между мандалой и ее проклятием было десять сантиметров выдыхаемого воздуха. Оставалась лишь мелочь – невидимая стена в сознании Лукаса, нечто непостижимое и в то же время навязчивое, что сдерживало его руки. Жужжание генератора молекулярного измельчителя вибрировало в его ушах. Он собирал все силы в кулак, но их все еще было недостаточно.

Снаружи Трэвис взялся за ручку двери.

– Люк?!. Господи, ты… ты запер дверь?!. – В его голосе звучало искреннее удивление, но времени становилось все меньше.

«Ты не сделаешь этого, Лус!

Разве ты можешь?!

Разве ты можешь сделать подобное?!.»

Внезапно, совершенно случайно, Лукас подумал, что мицелий в этой мандале вполне может содержать и лаёгр. Можно незаметно отломить кусочек, спрятать в карман, а дома бросить его в чай. Рё Акктликс, какое бы настало облегчение! Эта навязчивая мысль укоренялась с такой силой, что у Лукаса вспотели ладони, а его легкое корабельное похмелье и неловкие поползновения избалованных инстинктов, которые воспользовались шансом и теперь добиваются толики легкого дурмана, не шли ни в какое сравнение с тем, что ожидает Трэвиса, если свою дозу не получит он. Лукас мог представить этот ад до последней детали.

Он сам знал его до последней детали.