Лед твоих объятий

Гринделл крепко обнял жену и повел ее к двигору, а та все оглядывалась, всматривалась в лица стоящих вокруг людей, пытаясь увидеть хоть в чьем-то взгляде толику надежды. Окружающие неловко отводили глаза.

Тихо заплакав, леди Диана покорно пошла к эр-сату. Он видел, как поникли ее плечи, как ссутулился идущий рядом с ней муж. Как плотно сжались губы вышедшего из приземлившегося двухместного эл-тона Мартина.

– Она сама виновата, – посмотрев на отца, резко сказал брат Ребекки. – Сколько раз ей говорили, что двиги не для женщин! Так нет же! Хотела всем доказать… – Мартин криво усмехнулся. – Доказала.

Услышав эти слова, он сжал кулаки. Как же ему хотелось дать самоуверенному щенку пощечину! Наглый, напыщенный, себялюбивый Мартин всегда вызывал в нем глухую неприязнь, а уж сейчас…

– Марти, что ты такое говоришь? – Леди Диана подняла на сына заплаканные глаза.

– Правду, мама, – жестко ответил тот. – Если бы вы обращались с Ребеккой построже и не потакали ее дурацкой прихоти, она была бы жива.

– Замолчи! – не сдержался Гринделл. – Пойдем, Ди. Тебе нужно отдохнуть.

Он наблюдал за семейной сценой издалека, не собираясь подходить к родственникам жены и пытаться разделить с ними общее горе. Знал, что его не примут. Трагедия произошедшего заставляла Гринделлов искать виноватых. Впрочем, он не сомневался, что скоро все они объединятся в одном общем чувстве – ненависти к нему. Ведь это он не оправдал ожиданий, не сумел заставить Ребекку остепениться, не ограничил ее рамками дома. И детьми не озаботился, как ожидал от него тесть, и в особняке бывал редко. Гринделл уверен, что если бы он проявил твердость и заставил Бекки стать примерной женой, та забыла бы о двигорах и посвятила себя семье. Глупая уверенность…

Он горько усмехнулся. Разве можно обуздать ветер? Разве удастся пленить неуловимый воздушный поток? Бекки никогда не стала бы домашней и покорной. Ее стихией было небо, ее сущность всегда рвалась к слиянию с двигорами, и жестоко было лишать ее полетов. Он чувствовал в ней эту тягу. Понимал. Пожалуй, где-то в глубине души даже немного завидовал. В жизни Бекки имелась страсть, которой она была беззаветно предана, и эта страсть помогала ей не чувствовать себя одинокой.

О, он многое понимал. Еще с той первой встречи, когда Ребекка предстала перед ним в образе Энн, он почувствовал, как много одиночества и боли она прячет под своей внешней бравадой. И как виртуозно прячет! Идет по жизни, смеясь и не обращая внимания на злобу и зависть. Его всегда поражало это ее умение отсекать неприятности, видеть в окружающих только хорошее, радоваться простым и привычным мелочам. Он никогда так не умел. И его завораживал сумасшедший коктейль ее эмоций, смелости, страсти. И любви. Кто ж знал, что страсть к небу, которую он поощрил, подарив Ребекке возможность получить лицензию, ее и убьет?

Да, Гринделлам есть за что его ненавидеть.

Он развернулся и пошел к обрыву. На душе было пусто. Он даже боль перестал чувствовать. Как говорил Лефлер, предлагая ему крепкий ракс, – анестезия? Его анестезия действует безо всякой выпивки.

Легко открыв портал, он шагнул в серебристое марево и оказался в пустыне. Ему никого не хотелось видеть. Слушать сочувствующие речи, что-то отвечать, куда-то идти и создавать видимость деятельности. Глупо. Обсуждать поминальную службу, количество приглашенных, выбирать надгробие…

Все это не имело отношения к Бекки. Его жена была слишком живой, веселой и бесшабашной, и все эти традиционные чопорные обряды не для нее. Лучшим памятником Ребекке стал бы двиг, установленный на месте ее гибели. А лучшими поминками – веселая вечеринка, устроенная в одном из ангаров двигорщиков. Он помнил, как Бекки ненавидела сартские условности. Она всей душой восставала против догм и правил. Порывистая, смелая, открытая. Он никогда не умел так искренне радоваться жизни. Никогда не чувствовал такой внутренней свободы. Никогда не мог быть настолько открытым и смелым. И при этом в его жене не было ни разнузданности, ни вульгарности. Ребекка, как никто, умела ходить по грани. И лишь однажды оступилась… бросив его одного.

Он почувствовал, как сбилось дыхание, как трудно стало дышать, как подступили к глазам предательские слезы.

Унаши сатар!

Он резко поднял руки и громко выкрикнул заклинание. Пустыня ответила утробным воем, и тучи песка устремились к западу, к черному обелиску Терроса. Буря… Он стоял среди беснующегося песчаного потока, стремясь выплеснуть все, что накопилось в душе, но боль не проходила. Ледяная глыба, застывшая на месте сердца, не исчезала. Вокруг него гудела пустыня, под ногами содрогалась потрескавшаяся почва, огромные смерчи поднимались в небо, повинуясь его безмолвному приказу, а он не мог изгнать из души едкую, разъедающую тоску.

– Ребекка! Бекки! Доргова девчонка, что ты со мной сделала? – выкрикнул он, и этот крик потерялся в беснующейся буре. – Как ты посмела забрать мое сердце и уйти?!

И в этот момент он почувствовал, как в душе что-то встрепенулось. Отклик был слабым, едва ощутимым, но он был… Был!