Леди-чертовка

Сравнивать их просто невозможно: Эдвард – безупречный джентльмен, от природы сдержанный и прекрасно воспитанный, а Уэст Рейвенел рос совершенно свободным, и в результате высказывается и действует куда своевольнее, чем любой другой в его положении; это мужчина с горячей кровью, непредсказуемый и неудержимый: полугерой, полунегодяй.

Сделать выбор в его пользу было бы ошибкой, которую она не может себе позволить.

Раздосадованная, Феба подошла к малой гостиной, где проводила бо́льшую часть дня свекровь. Дверь была приоткрыта. Постучав и не получив ответа, Феба вошла.

Стены здесь были оклеены лиловыми обоями, обивка мебели выдержана в коричневом и винно-красном цветах. Тяжелые парчовые гардины преграждали путь дневному свету, превращая Джорджиану, сидевшую у окна, в неясный силуэт.

Старая графиня пила чай за миниатюрным столиком, неподвижная, точно мраморная статуя в мавзолее. Она и казалась бы статуей, если бы не поднимавшийся от фарфоровой чашки пар.

После смерти Генри Джорджиана как будто съежилась, стала совсем крошечной. Горе изрезало ее лицо и сделало похожим на пергамент, покрытый письменами. В черном шелковом платье со старомодными пышными юбками она напоминала зяблика в гнезде.

– Джорджиана, – заговорила Феба мягко, почти с сожалением, – неужели вы покидаете дом из-за того, что я решила многое здесь поменять? Я ведь сдержала обещание: верхние этажи остались в прежнем виде.

– Мне не следовало соглашаться ни на какие перемены. Этот дом уже ничем не похож на тот, где вырос Генри.

– Мне очень жаль. Но я ведь говорила вам: Джастину и Стивену не пойдут на пользу темные комнаты. Им нужен свежий воздух, свет, положительные эмоции. – «Как и вам», – добавила она мысленно, с тревогой вглядываясь в мертвенно-бледное лицо пожилой женщины.

– Их место в детской. Первый этаж – для взрослых, а не для того, чтобы по нему носились дети.

– Я не могу запереть мальчиков в четырех стенах. Это и их дом.

– В прежние времена за детьми был надлежащий уход, и их почти не видели и никогда не слышали. А теперь, похоже, считается, что им все позволено!

Джорджиана полагала, что детей следует воспитывать в строгости и держать в ежовых рукавицах. К большому ее огорчению, она так и не смогла ни укротить своевольную натуру своего сына, ни уследить за полетом его мысли. Унаследовав поместье, Генри первым делом приказал превратить строгий внутренний двор в фантастический сад с кустами, подстриженными в форме животных. Джорджиана жаловалась, что это «дурачество» обходится слишком дорого.

«У нас был такой приличный, такой изящный сад, а ты превратил его во что-то невообразимое!» – жаловалась она и годы спустя. «Абсолютно невообразимое!» – неизменно отвечал Генри, явно очень довольный.

Феба понимала, что Джастин пробуждает в старой графине давние воспоминания. Мальчик был сильнее и крепче своего отца: ни хрупкости, ни робости, но лукавый блеск в глазах и обаятельная улыбка сразу напоминали о Генри.

– От твоих мальчиков слишком много шума, – в очередной раз пожаловалась Джорджиана. – Носятся по всему дому, кричат… у меня голова раскалывается от их воплей!

Понимая, что причиняет свекрови боль, Феба мягко ответила:

– Возможно, пожить в мягком приморском климате – разумная мысль. Солнце, соленый морской воздух… мне кажется, это вас взбодрит. Эдвард сказал, вы скоро уезжаете. Могу я что-то для вас сделать?

– Можешь, если начнешь наконец думать о благополучии своих детей. Лучшего отца, чем Эдвард, для них не найти. Если выйдешь за него замуж, это будет наилучшим решением для всех.

Феба выпрямилась и твердо сказала:

– Не уверена, что то же могу сказать о себе.

Пожилая дама отмахнулась тонкой, как ветка, рукой, словно отгоняя муху.

– Что за ребячество, Феба! Ты уже в том возрасте, когда есть о чем подумать и помимо собственных чувств.

Быть может, даже хорошо, что на мгновение Феба потеряла дар речи. За эти несколько секунд она успела себе напомнить, что из пятерых детей Джорджианы выжил только Генри, да и того больше нет.

– Вам нет нужды напоминать мне о моих обязанностях, – тихо, но жестко заявила Феба. – Я всегда в первую очередь думаю о них: так было, есть и будет. Что же до ребячества… боюсь, это не обо мне. – Ее губы изогнулись в усмешке. – Дети верят в лучшее. Их тянет к приключениям. Они не видят в окружающем мире ограничений – только возможности. В каком-то смысле Генри оставался таким вот ребенком, влюбленным в жизнь, до самого конца. Это я в нем больше всего и любила.

– А если любила, то должна уважать его желания. Он хотел, чтобы ответственность за семью и поместье перешла к Эдварду.

– Генри хотел быть уверен, что наше будущее в надежных руках. Что ж, так и есть.

– Да, в руках Эдварда.