Леди и горец

— Надеюсь, ты пришел, чтобы занять мое место, Аргилл? Аргилл прижал к носу надушенный платок и негромко рассмеялся.

— Придется тебя разочаровать: садиться в тюрьму я пока не собираюсь.

— Жаль. — Роб невольно сжал кулаки. Эх, если бы при нем оказался его верный кинжал…

— А мне остается сожалеть о том, что ты оказался не таким умным и хитрым, как я поначалу думал. Все-таки ты попался в расставленные мной сети, а ведь я, правду сказать, уже начал сомневаться, что мне удастся заманить тебя в ловушку. — От платка, который Аргилл прижимал к лицу, исходил сильный запах благовоний, волнами расходившийся по камере. — Не скрою, засадить тебя помог твой отец, тем самым оказавший мне неоценимую услугу.

— Что поделаешь? Мой отец предан тебе как пес, хотя ты этого и не заслуживаешь.

— Преданность надо уметь использовать, иначе грош ей цена.

Лицо графа было скрыто платком. Роб видел только его светлые волосы, освещенные фонарем, и холодные, внимательные глаза.

— Но я не так беспощаден, как ты думаешь. Скажи, где бумаги, и я тотчас же велю тебя освободить.

— В свое время я тебе доверился и был жестоко наказан. Но я извлек из этого урок и теперь знаю, что полагаться на твое слово и честь — все равно что на благородство палача. Мне понадобилось целых три года, чтобы все обдумать и во всем разобраться.

— Тем не менее ты все еще жив, — пожал плечами Аргилл. — Тебя не вздернули на виселицу, как других пленников. А уж если ты столько времени посвятил размышлениям, то должен уже был понять, что превратности войны заставляют подчас мужчину поступать не так, как должно, а как того требуют обстоятельства.

— Ну это к тебе не относится. Бесчестье для тебя столь же привычное дело, как стаканчик виски перед обедом.

— Своей неуступчивостью ты толкаешь меня на крайние меры, — сухо произнес Аргилл. — Ты должен отдать эти бумаги, в противном случае тебя ждет смерть.

— Она ждет всех. Рано или поздно.

— Совершенно справедливо. В том числе и женщин. Это замечание, я вижу, тебе не по вкусу. — После паузы он продолжил: — В настоящее время твоя дама сердца живет в довольно комфортных условиях и чувствует себя неплохо. Но все может измениться.

— Но Уэйкфилд…

Аргилл небрежно махнул рукой, словно отгоняя муху.

— А что Уэйкфилд? Ему придется свыкнуться с мыслью, что леди Линдсей, или теперь уже, насколько я понимаю, леди Гленлион, обвиняется в колдовстве. Полагаю, тебе известно, как поступают с ведьмами? Но если ты поможешь мне получить бумаги, она будет выкуплена, получит свободу и никто не узнает о выдвинутых против нее обвинений.

Слова Аргилла потрясли Роба, ему показалось, что почва уходит у него из-под ног. Аргилл, который внимательно за ним наблюдал, тихим, елейным голосом произнес:

— Я всегда говорил, что привязанность к женщине чревата для мужчины фатальными последствиями.

— Если мы решим вопрос с бумагами, ты сразу же отпустишь леди на все четыре стороны.

— Я теперь тоже стал недоверчивым… Прямо как ты! Так что давай договоримся так: ты отдаешь мне бумаги, я освобождаю женщину.

Все, тупик. Роб некоторое время лихорадочно размышлял, как поступить, потом сказал:

— В таком случае — документ за документ. Ты напишешь Уэйкфилду письмо, где пообещаешь после получения выкупа доставить к нему леди Линдсей живой и невредимой. А я сообщу лэрду Лохви, где хранятся бумаги. Пусть гарантом сделки и третейским судьей в нашем споре выступит Ангус Кэмпбелл.

— Ты готов довериться человеку, который предал тебя и леди Линдсей?

Роб мрачно улыбнулся.

— Я никогда не обвинял лэрда Лохви в бесчестье. Просто он превратно толкует само понятие чести и преданности. Но на предательство не способен.

Аргилл с минуту помолчал, раздумывая, и снова заговорил:

— Твое предложение имеет несомненные достоинства. Обещаю над ним подумать.

— Но прежде чем я сообщу лэрду Лохви, где хранится документ, я должен убедиться в том, что леди не причинили никакого вреда. Словом, я хочу ее увидеть.

— Вонь, которая от тебя исходит, вряд ли приведет леди в восторг. А вообще-то я не против вашего свидания. При условии, что оно не слишком затянется.