Леди и война. Пепел моего сердца

   Он всерьез подумал, что если спрыгнуть с балкона, то...

   ...отец поймет, в чем дело, и скорее всего под замок посадит. Это справедливо.

   И вообще взрослые люди отвечают за свои поступки. А Дар взрослый, через месяц еще взрослее станет, жаль, конечно, что этот день рождения не будет похож на те, которые он помнит. Правда, воспоминания очень смутные, потому что те дни - давно.

   А Система не понимала, чем этот день отличается от прочих, а домой отпустить отказывалась. Нерациональная трата ресурсов...

   В саду разложили костры, и мамины розы покачивались от жара, но розы - это несерьезно. И праздники тоже. Это эгоистично веселиться, в то время как кто-то где-то страдает. Брат много говорил о долге и обязанностях, о том, что все равны и значит, страдания одного - это страдания многих... и еще что-то. Дар понял лишь, что дня рождения у него не будет.

   ...у костров сидели люди, которые громко орали песни. Они ели руками, руки вытирали об одежду, кости швыряли в костры, а мочиться ходили к розовым кустам.

   Дару люди не нравились.

   И он обошел их стороной.

   Жарко... и спина чешется, точно комары покусали, особенно под левой лопаткой, просто-таки невыносимо свербит. Дар пытался посмотреть что там, но как ни выворачивался перед старым зеркалом, ничего не увидел. И глаза прежние, блеклые...

   ...нет, Дар знал, что никогда не станет таким, как брат или отец, потому что уже слишком взрослый, и система сказала про сбой реализации программы. Но спина-то чесалась. Или это от одежды? Неприятная, жесткая. А мамин шарф согрелся... зачем было отбирать у нее наряды?

   Дар пробрался во дворец через боковую дверцу, которой пользовались слуги, раньше, давно, сейчас слуг почти и не осталось. Как могут свободные люди унижать себя, прислуживая кому-то?

   До родительской спальни добрался без приключений, и замер перед дверью.

   Родители ссорились?

   Они никогда не ссорились!

   - Я сделал то, что должен был сделать давно! - отец в жизни не повышал голоса на маму. На Дара, случалось, орал. И бывало, что не только орал, но вот мама...

   - Это наш сын!

   - Уже нет. Посмотри. Он безумен. А у меня не хватает сил гасить его. Эли, мне не двадцать и не тридцать. Мне шестьдесят семь. И я сломаюсь, если дойдет до прямого столкновения, а вскоре дойдет, потому что он забыл, кто я ему. И кто ты.

   Молчание, от которого опять становится жарко.

   И Дар отступает от двери. Он не хочет слушать это...

   - Без него я продержусь еще лет двадцать. Возможно, получится распечатать Дара. А если нет, то... Дохерти может позволить себе второго сына. Он упрям, но понимает, что такое долг...

   Брат забрался в нишу, где раньше стояла ваза.

   Он странный.

   И ходит босиком, потому что не способен испытывать холод.

   - Тихо, - шепчет брат, прикладывая палец к губам, и Дар кивает. - Он хочет меня убить. Не сам, он слишком слабый, чтобы сам.

   Глаза красные почти. И на лице - одна чернота.

   - Он мне мешал, мешал, а теперь позвал других... думал, что я не узнаю. А я узнал. Я не стану их ждать. Успею. Что у тебя?

   Брат схватил за плечо и сдавил пребольно.

   - Тише... - вытащив мамин шарф, он прижал его к лицу. - Они сказали, что если я сделаю все правильно, то ее вернут.

   - Кого?

   - Ее.

   Пальцы просвечивали сквозь тонкую ткань, и нарядный алый цвет становился каким-то грязным.

   - Она не умерла...

   ...Дар понял, о ком идет речь. Ее имя запрещено было произносить вслух. А ее портрет исчез из картинной галереи. Дар не представлял, как выглядела та женщина, которая свела брата с ума, но вполне искренне ее ненавидел.

   - ...ее забрали, но вернут. Я сделаю, что они хотят, и ее вернут. Только это тайна.

   Он положил руку на затылок, притянув Дара к себе.

   - Никому не говори, ясно?

   Пальцы горячие и точно в голову лезут.

   - Откроешь рот, и я тебя убью...

   - Отпусти его, - голос отца доносился откуда-то издалека, Дар уже и не знал, где находится. Там жарко и много красного. - Слышишь?

   - Слышу.

   Отпустили. Оттолкнули. И прижав палец к губам, подмигнули.

   - Дар, иди к себе...

   - Я только хотел объяснить ему, что мы все делаем неправильно.

   - Кто "мы"?

   Отец тоже совсем чужой. В ярости или почти в ярости, и от Дара отмахивается. Он не станет слушать.

   - Такие, как ты. Или я, - брат наклоняется. - Нельзя притворяться богами. Мы люди. И должны жить, как люди.

   - Мы не люди. Ты это знаешь. Дар, иди к себе.

   Идет, но недалеко. В стене много ниш и, если прижаться к одной, то все видно.

   - Отпусти его, - отец устал.

   - Я не могу. Хотел бы, но не могу... это неправильно... я... пойду?

   - Куда?

   - В Храм...

   ...и останется там до ночи. Закат будет красным, как мамин шарф, и огненные кошки выйдут на прогулку. Дар услышит волну и испугается, что утонет в ней. Он будет пить ее, горькую, душную, столько, сколько сможет. А потом внутри у него не останется места.

   Сгорит что-то.

   И Дар придет в себя на подоконнике, не способный противостоять зову ночи...

   ...и на земле. Теплая, еще дышит паром. И Дар ловит этот ее острый, пряный запах. В носу хлюпает. Кровь? И с ушей шла. Из горла. Хорошо, что Меррон нет, опять бы переживала.

   Он вернется.