Леди Клементина Черчилль

– Я не думала, что вы любите животных, Теренс, – сказала я, когда мы пошли прочь от женщины.

– Это не для меня Клементина, а для вас.

– Для меня?

– Да. Я хотел дать вам домой в Лондон напоминание о мире, которого вы достигли в этом путешествии. Напоминание о вашей истинной личности.

– Клемми, ты слышала, что я сказал об экскаваторе? – спрашивает Уинстон.

Мы стоим перед экскаватором, завязшим в огромной яме возле озера, и какое-то мгновение я не понимаю, как мы сюда попали. Затем я осознаю, что пока мы прогуливались по окрестностям Чартвелла, мои мысли блуждали где-то в воспоминаниях о Бали.

Внезапно я вспоминаю о балинезийском голубе, за которым я нежно ухаживала в долгом пути домой. Я помню, что в последний раз видела его в поезде. Или в машине от станции? О, нет, где я потеряла его?

Не сказав ни слова Уинстону, Мэри или Моппет, я стрелой бросаюсь к круговому проезду перед домом. К величайшему моему облегчению машина до сих пор стоит там, поскольку слуги все еще выгружают мои чемоданы. Потянув пассажирскую дверь, я выдыхаю, когда вижу балинезийского голубя в его плетеной клетке на заднем сидении.

Я слышу топот и шарканье туфель по гравию у себя за спиной и, обернувшись, вижу бегущих ко мне Уинстона, Мэри и Моппет.

– Что случилось, Клемми? – задыхаясь, спрашивает Уинстон. Я поднимаю плетеную клетку как трофей.

– Я думала, что потеряла его.

Мэри бежит к птице, и я опускаю клетку к ее лицу. Голубь издает «кру-кру», и она хихикает.

– Ты ему нравишься, – говорю я ей.

– Он чудесный, мамочка, – говорит Мэри, и я вижу, как взгляд Моппет становится настороженным. Она вправе проявлять нерешительность относительно моих проявлений любви к Мэри, и я невольно чуть обижаюсь.

Уинстон бочком подходит к клетке и заглядывает внутрь. К моему изумлению, голубь кланяется ему.

– О, эта птица умеет выражать почтение, – со смехом говорит он.

Когда Уинстон, Мэри и Моппет идут в дом, я следую за ними, шепча голубю сквозь тонкие прутья его плетеной клетки:

– Надеюсь, ты поможешь мне написать мой счастливый финал.

IV

Глава двадцать седьмая

1 сентября 1939 года

Лондон, Англия

Я смотрю вниз через деревянные резные перила на заседание уровнем ниже в палате общин. Я сижу в самых передних рядах Гостевой галереи, предназначенной для тех, кому дозволено наблюдать за заседанием, не членов парламента и не обслуги. Я думаю о названии этого места для обзора. Как я могу быть гостем на этом заседании, когда почти все четыре года после возвращения с «Розауры» были посвящены важнейшей проблеме, обсуждаемой в палате общин подо мной?

Уинстон прокашливается и дымит сигарой. Хотя он много лет был не у власти и лишен какой-то политической должности – изгнанный и травимый за свои взгляды – он кажется совершенно спокойным, когда члены палаты смотрят на него и почтительно ждут, когда он заговорит. Меня переполняет нервная энергия от ожидания того, что вот-вот развернется внизу. То, что Уинстон предсказывал уже много лет, наконец, свершилось – Гитлер собрал войска, которые втайне подготавливал для вторжения в Польшу. Как же отличается нынешний прием от освистывания и шиканья, которыми встречали его премьер-министр Чемберлен[72] и его прихвостни последние два года, а до того премьер-министр Болдуин[73] со своими приспешниками. Они были настроены любой ценой задобрить Гитлера, даже при том, что Германия нарушила Версальский договор и проявила неприкрытую агрессию в отношении Австрии и Чехословакии. Они не желали видеть правды, которую выкладывал перед ними Уинстон.

Можно подумать, что за столько лет я привыкла к насмешкам, когда мой муж отстаивал непопулярные позиции – он был непоколебим в стремлении оставить Индию под имперским управлением, во-первых, и, во-вторых, он поддержал право короля Эдуарда VIII[74] оставаться на престоле несмотря на его намерение жениться на дважды разведенной Уоллис Симпсон. Но мне нелегко видеть, как моего мужа осмеивают, особенно потому, что здесь и сегодня я полностью разделяю взгляды Уинстона на злодеяния нацистов и на необходимость перевооружения. С тех пор, как я лично увидела коричневых Гитлера на полях под Мюнхеном, британская угодливая позиция стала для меня непостижима. Я не могла понять, как во время встречи Чемберлена с Гитлером и Муссолини в прошлом сентябре сразу после аншлюса[75], премьер-министр смог пожертвовать западной Чехословакией[76] в обмен на обещания, что Гитлер не будет более предъявлять других территориальных требований – чтобы увидеть, как через полгода Гитлер вторгается в остальную часть Чехословакии, а вскоре и Муссолини оккупирует Албанию. Как это могло не продемонстрировать народу Англии агрессивность намерений Гитлера? Какие еще нужны доказательства?