Леди мэр

— А я во двор — раз! Темнотища… Орут где-то… машины гудят… Ну, думаю, война… Или рвануло где-то чего-то атомное…

— А я сразу к бабке, в слободу… А у нее в избе натоплено — рай небесный… И что я вам скажу, девочки, русская печка на березовых дровишках — самое то…

— Чудно как-то… Все мы, оказывается, к выключателю припаяны… Щелк! И все! И ничего нету… Помыться горячей воды нету, телик сдох, кино закрыли, на универмаге замок, бабки в продуктовом соль со спичками и мылом сметают, а в электричках битком… Детишек в Москву потащили… Да и по деревням распихивают…

— Всех не распихаешь.

С улицы входит Эльвира в шубе, валенках, шапке-боярке и цветастом платке. Несет новенькую керосиновую лампу.

— А чего это тут мэр делает? — пялится она.

— Отстань… Греюсь… — огрызаюсь я.

— Ух, забирает уже… Забирает… Что же это делается, девки? Что делается! На площадь народищу набежало! Телевидение приехало! С камерами! Весь город там… Все орут… А уж несут Захара Ильича… Во! Уже в газетах… — Вынимает пачку газет. — «Антарктида на Волге», «Про что кукарекает Кочет»… А Семенова прямо в камеру оператору в голос рыдает! Как по покойнику. У нее на птицефабрике цыплятки уже от холода дохнут.

— Да мы тут сами дохнем…

— Хлебзавод стоит… В коммерческих палатках сидят — и впрямь как пингвины. Но еще сидят.

— Что я вам скажу, девки… Все не так, как нам толкуют… У Лизаветы нашей побег был с тюрьмы… По крышам… По трубам… Восемнадцать овчарок по следу пустили — и ни хрена… Она от них слово знает. Ее Гашка обучила. Точно. Все только и говорят…

— А чего ты при ней треплешь? Вот она! Ее и спрашивай…

— Вранье, девки, — отвечаю я. — Все вранье. Собак было не восемнадцать, а тридцать шесть. Остальное — правда.

Они ржут. И то радость…

— Я знаете что думаю, — заявляет Эльвира. — Подлянку нам эту Кочет устроил, точно… Это он нас всех дрессирует… После того шухера в клубе… Завелся… — Показывает на лампу. — Кто знает, как эта штука включается? Куда керосин лить?

— Что-то мы не врубаемся… Горячей воды нету, клиенток нету, а вы нас собрали…

Эльвира выволакивает из-за пазухи мощный журнал.

— Вот! Каталог причесок с последнего первенства мира! Нет практики, будем осваивать теорию.

— Какая теория, Эльвира Семеновна? Закрывайте лавку-то.

— Вот фиг ему! Он думает, что мы тут зарыдаем… На коленочках поползем… Простите, дяденька! А мы работаем… Как будто — и ничего! Как будто как всегда…

Господи, хорошо, что я к бабам хоть с этим чайником зашла. Это мне не просто подпитка — скипидар на задницу.

Хороша мэрша!

Скуксилась…

А они ведь, кажется, уже и не ждут от меня ничего…

Я встаю.

— Спасибо, девочки.

— За что?

— А просто так… Спасибо! И запомните — через двадцать четыре часа будет вам свет! И тепло будет!

— Будет врать-то, Лизавета Юрьевна. Откуда?

— От верблюда!

Через двадцать минут я на станции — есть хоть какие-то цистерны с топливом?

Нету.

Через час — в совхозе под Тверью. Дайте взаймы, жлобы!

Фигушки! Сами такие!

Через два часа в порту. Завтра Волга встанет — делов нету. Начальника тоже. Диспетчер водку пьет с чесноком, говорит — от гриппа лечится. И все глазками странно шмыгает.

Я просматриваю последние радиограммы и холодею от бешенства. Ах ты, сука прочесноченная…

Да вот же он — танкер, наливник класса река — море, с мазутом, в трех часах ходу ниже по Волге.

Я беру гриппозника за глотку.

Только его хрен пробьешь.

Да. Ползет транзитом еще с низов какой-то псих.

Груз действительно мазут…

Отопительный…

Только он иностранец…

Неприкосновенен.

— Из какой страны?

— Азербайджан… «Апшерон-три»… А может, «пять»…

— Куда идет?

— К финнам!

— Сколько там у него в танках?

— Коммерческая тайна.

— Не пустой же за валютой шлепает.

— Это верно.

— Когда у нас будет?

— В семь вечера, Лизавета Юрьевна. Он транзитом идет… Мимо! Здесь не швартуется. Ну, если им переплатить…

— Нечем мне ему платить. Когда будет на нашем фарватере? В границах города?

— Так… Ну, часов с семи вечера в любой момент ждать можно.

— У вас катер еще на плаву?

— Не сходите с ума, мадам. Вы знаете, как это называется?

— Статья двести двадцать семь — нападение на судно в целях завладения имуществом… Пиратство, в общем… От пяти до десяти лет… Да просыпайся ты! Где катер?

…У причала стоит, подрагивая от заведенного мотора, портовый катер. На причале горит костерок, вокруг которого греется шайка «абордажников» в разнокалиберной, но гражданской одежде. Это Лыков, Степан Иванович, Зиновий, Касаткин, я. Все греют руки над огнем. И одинаковые на всех, кроме меня, черные шапочки-маски с прорезями, пока еще вздернутые вверх. Я в теплом комбинезоне. Топчусь, хлопаю руками по бокам.

— Черт, где же это корыто?

Касаткин косится неодобрительно:

— Может, мы без вас? Как бы чего бы…

— Как это без меня? Это без вас всех, может быть, а без меня — никак… Город покуда мой… С меня и спрос…

— Не страшно?

— Не знаю.

— «На абордаж» кричать будем? — интересуется Зюнька.

— Да, может, он и так подрулит?

— Вряд ли… — сомневается Лыков.

— Басаргины, Зюнька, на Волге когда-то купцов потрошили, но вопили они: «Сарынь на кичку!»

— А что это такое? — удивляется Касаткин.