Леди мэр

Когда Сим-Сим добирается до дедова терема, где-то в глубине подворья глухо бухает ритмичная музыка. Слышны неясно смех и голоса. Ворота на подворье закрыты. У ворот горит уличный фонарь. Туманский, недоуменно прислушиваясь, входит из темени в круг света, снимает темные очки, явно медлит, поправляя галстук-бабочку и обмахивая платком лакировки, поскольку он все еще в смокинго-ресторанном наряде. Снимает плащ и вешает его на плечо, потом, подумав, перевешивает на сгиб руки.

Решительно дергает калитку-дверь. Она заперта.

Он нажимает кнопку звонка. Никакого ответа.

Тогда он стучит в ворота.

— Эй, там, на палубе! Есть живые? Госпожа Туманская… Сударыня… Лизавета Юрьевна… Лиза-а-а!!

Не дождавшись ответа, он раздраженно пинает ворота ногой, оглядевшись, уходит в темень. Прямо в кустарники, лопухи и крапивы под оградой.

Чертыхаясь беззвучно, пробирается в темени и зарослях вдоль сплошного деревянного забора, прислушиваясь к становящейся громче музыке, наконец находит узкую щель, заглядывает в нее. Видно плохо, и он опускается на колени. И балдеет:

— Та-а-ак…

У местных нимф тут шабаш.

Между деревьями на бельевой веревке сушатся мокрые после купания трусики, бюсики и купальники девчонок. На траве содрогается в бешеном ритме мощный музыкальный центр. На полянке полыхает костер, над которым висит котел с варевом, а над ним колдует, тоже пританцовывая под музыку, Гаша. А вокруг костра — отчаянно веселый пляс вопящих юных ведьм. Девчонки извиваются, ухватившись за руки, с мокрыми волосами, в венках и набедренных повязках из травы и кувшинок. Но главное — забыв обо всем на свете, в ту ночь отплясываю среди них, хохоча, и я. Тоже с мокрыми распущенными волосами, картинно задрапированная банной простынкой.

Гаша у костра с котлом вскидывает половник:

— Девки! Хлёбово готово!

Ликующий общий визг с воплями встречает это сообщение. Музыка меняется на нечто очень томное и притихает.

Кто-то включает фонарик над головой стоящего на коленях Туманского и освещает его сверху. Это Лыков. Туманский садится и заслоняет глаза от света. Лыков заглядывает в щель.

— Какого черта?! — злится Сим-Сим.

— Неприлично… в вашем возрасте… подзаборно… втихую… за особами… без ничего почти что… подглядывать. И вроде солидный мужчина.

Туманский поднимается и отряхивает грязные коленки платком.

— Вы тоже мужчина.

— Я не мужчина, я сотрудник милиции… при исполнении.

— Ну и что ты тут исполняешь, служба?

— Восемь звонков от соседей… от этого балдежа… документики попрошу.

Сим-Сим фыркает:

— Зачем? Я Туманский.

— Ого! Тот самый?

— Очевидно, тот.

— Тогда извините. Как бы имеете право. А что же это вы тут, вот так вот. А Лизавета Юрьевна там? Вот так вот…

— Слушай… Ну не в службу, а в дружбу… Не видел ты меня… Не было меня здесь… Ну ты же сам мужик… Понимаешь?

— Понимаю.

Туманский, похлопав его по плечу, быстро уходит, почти убегает, проламываясь сквозь заросли и волоча за собой по земле плащ.

— Ну, блин… Да ни хрена я уже не понимаю.

Между прочим, про посещение меня Сим-Симом я ни фига не ведала с полгода. И только потом раскололся Серега Лыков, и кое-что я выковыряла из Кузьмы.

Уже светает, когда сонный Чичерюкин пьет кофе, стоя с термосом в руках близ «Волги», и разглядывает, как, держась слишком прямо, к нему тащит себя помятый, хорошо выпивший Туманский, без «бабочки», в расстегнутой манишке.

— Так… — вздыхает Кузьма. — А где плащ?

— Плащ? А черт его знает. Забыл где-то. Может быть, в буфете… На их вонючем вокзале!

— Свиделись?

— Частично.

— Как это?

— Я ее видел. Она меня нет. И правильно, что «нет»! Слушай, она ликует! Без меня… Она эту свою поганую свободу как хванчкару пьет! Без меня! У нее тут вечный праздник! Без меня! День-ночь — для нее все неважно! Костры горят, музыка играет, нагие девы! Наяды кривоногие… И сатир… с фонариком…

— Какой еще сатир, Сеня?

— Это уже не имеет значения. Здесь для меня все больше не имеет никакого значения.

— Ну и зачем ты гнал меня сюда?

— Не знаю. Поехали!

— Да будет тебе. Ну давай-ка. Хлебни кофейку — и к ней.

— Я не в форме.

— Да она тебя во всех формах видела!

— Нет!

— А по-моему, ты просто струхнул. Боишься услышать от нее «никогда».

— Едем!

— Куда? Протри зенки: дорога занята.

Туманский оборачивается и видит, что по совершенно безлюдной по рассветному утру площади протекает мимо памятника Ленину здоровенное стадо коров, которых гонит пастух на лошади.

— Что это? — тупо взирает Сим-Сим.

— Коровки.

— На бойню?

— На луга… За молочком, Сеня. Для всего трудового народа. Еще держат… В слободках…

Семен Семеныч злорадно хохочет:

— Вот! Вот ее настоящее место! В навозе! Среди коров! И — под сенью Ильича!