Леди-пират

— Подумай только! Старая карга хотела непременно разлучить нас с тобой! Моя судьба ее нисколько не интересует. Она соглашалась заняться тобой и взять тебя на содержание при единственном условии: чтобы я отпустила тебя жить к ней и никогда больше с тобой не виделась! Великий Боже, как у нее язык повернулся! Мне пришлось протестовать, гримасничать, заливаться слезами… Ну и что я была бы за мать, ежели б согласилась тебя вот так бросить? Ух, до чего она меня ненавидит, если способна оказалась предложить такое!

— Но она же в конце концов сдалась? — засмеялась Мери, уже знавшая, что услышит в ответ. Разве кто-то может устоять перед силой убеждения ее матушки?

— Еще бы не сдалась! — просияла та. — Я получила именно то, чего желала. С завтрашнего дня и до самой смерти мегеры тебе придется быть ангелом, Мери, но одновременно — и это главное — самым услужливым из мальчуганов на свете.

— Не бойся, мамочка. Я сделаю все, что нужно, и даже более того. Из одной только любви к тебе.

Не обращая внимания ни на прохожих и проезжих, ни на сновавших по узким лондонским улочкам бродячих торговцев, Сесили присела на корточки и заботливо подняла воротник плаща своей милой крошки. Взгляд у нее был нежный и взволнованный.

— Из любви ко мне, Мери. И ради тебя самой. Потому что на всем свете ты — моя единственная гордость, единственный источник мужества и, вне всякого сомнения, единственный смысл моей жизни.

В этой прочувствованной речи Сесили, кажется, впервые не содержалось никакого преувеличения.

2

Мери так и не удалось полюбить леди Рид.

Несмотря на приливы нежности и на особое внимание, которым та ее окружала, новоявленная бабушка оставалась для девочки чужим человеком. Нет, врагом! Как для Сесили дочь была единственной вселенной, так и для Мери единственной вселенной оставалась ее мама. Не было на свете ничего важнее и радостнее, чем видеть, как мама улыбается, как танцует, красиво нарумянившись, слышать, как мама напевает, обнимая ее, своего ангела… И прижимает к себе — прямо как любовника…

«Доченька, ты мужчина моей жизни!» — восклицала Сесили с присущим ей веселым отчаянием — тем самым, что и делало ее чудесным, удивительным существом, понять которое могла одна только Мери.

В тот вечер леди Рид принимала у себя одну из своих светских приятельниц, тоже недавно овдовевшую. Мери, как обычно в подобных случаях, отправили на кухню, и она поджидала там прихода учителя, а заодно лакомилась благоухающим ванильным кексом.

— Обожаю все, что ты печешь, Дженни! — похвалила служанку девочка, уплетая вторую порцию.

За несколько месяцев Мери порозовела, щечки ее округлились. Да и Сесили, благодаря пособию, которое выплачивала ей леди Рид, теперь тоже выглядела куда лучше. Мать и дочь смогли перебраться в другое место и, пусть они снова жили на постоялом дворе, поскольку меблированные комнаты были все-таки слишком дороги для них, новая гостиница отличалась чистотой, и кормили там вполне прилично.

Леди Рид не желала, чтобы Мери Оливер показывался, когда она принимала у себя подруг, и девочка уже выучила наизусть все правила, которые соблюдались в доме. А их существовало множество, и некоторые были ужасно, на ее взгляд, смешными. Однако Мери старательно соблюдала все, потому что знала: одна ничтожнейшая ошибочка — и ее вышвырнут за дверь. Например, требовалось опускать глаза и держать руки сцепленными за спиной, когда кто-нибудь к ней обращался. Или еще: она была обязана тщательно и бесшумно закрывать дверь комнаты, в которую вошла или из которой вышла. Разве не смешно?

Впрочем, в особняке имелись и такие комнаты, куда вход ей был вообще запрещен. Та часть дома, куда ребенка пускали, состояла из кухни, большой и малой гостиных, вестибюля, кабинета покойного сэра Эдварда, где учитель давал ей уроки, оружейного зала и столовой. Но даже по этой малости Мери удалось сделать вывод, что у семьи, отказавшейся признать жену сына, ее маму, очень даже хорошенькое состояньице. Тут вся мебель — и столики на гнутых ножках, и сундуки, и шкафы, и столы со стульями — была из драгоценных пород дерева, с роскошной резьбой, инкрустациями или уж по крайней мере выделана исключительно изящно. Фарфоровые вазы — все с прелестными цветочками, украшенными тонкой позолотой. Подсвечники — все серебряные, а ковры такие мягкие, что Мери с удовольствием разувалась, чтобы по ним пройтись!

Ей ужасно хотелось подняться на второй этаж этого жилища, тем более что вокруг него не было даже садика, ну откуда же — особняк ведь в самом центре города. Она знала, что там, наверху, много-много комнат, но ей не разрешали туда ходить.