Ледяная принцесса

Ни обвинения, ни ругань не трогали его. Что такое несколько часов оскорблений по сравнению с длящимся годами чувством вины? Что такое несколько часов оскорблений по сравнению с жизнью без его ледяной принцессы?

Он рассмеялся жалкой попытке переиначить вину на свой лад. Зачем? Этого больше не нужно. А раз причин для этого больше нет, то у него ничего не получится.

Но, может быть, она была права. Может быть, действительно пришел день расплаты. В отличие от нее он знал, что его судья придет, но он не будет из плоти и крови. То единственное, что могло осудить его, было не человеком, но обладало душой. «То единственное, что может судить меня, должно видеть мою душу», — подумал он.

Странно и удивительно, как абсолютно противоположные чувства смешиваются и создают совершенно новые ощущения. Любовь и ненависть превратились в безразличие, мстительность и всепрощение — в решимость, нежность и горечь стали скорбью — такой великой, что сломает любого. Ему она всегда казалась необыкновенным сочетанием света и тьмы — двуликий Янус, который одновременно судил и прощал. Иногда она покрывала его горячими поцелуями, несмотря на всю его отвратительность, а иногда поносила и ненавидела его — по той же самой причине. В противоположностях нет ни воли, ни движения.

В последний раз, когда он видел ее, любовь заполняла его больше, чем когда-либо прежде. Наконец она полностью была его. Она принадлежала ему целиком. Он владел ею так, как хотел, — он мог ее любить, он мог ее ненавидеть. Никогда, больше уже никогда она не сможет ответить на его любовь безразличием.

Раньше любить ее было словно любить тайну — страдающую, прозрачную, фосфоресцирующую загадку. В последний раз, когда он видел ее, загадка потеряла свою таинственность, осталась только плоть. От этого она стала доступнее. В первый раз в жизни он понял, что смог наконец почувствовать, кем она была. Он дотронулся до ее заледеневшего тела и почувствовал ее душу, которая еще не оставила свою промерзшую тюрьму. Никогда прежде он не любил ее так сильно, как тогда. А теперь настала пора встретить судьбу — лицом к лицу. Он надеялся, что судьба будет к нему милостива, но сам в это не верил.

Ее разбудил телефонный звонок. Ну неужели люди не могут звонить в какое-нибудь нормальное время!

— Эрика.

— Привет, это Анна.

Голос Анны прозвучал выжидательно. «Ну еще бы, так и должно быть», — подумала Эрика.

— Привет.

Эрика не собиралась облегчать Анне задачу.

— Ну и как у тебя дела? — продолжила Анна, ступая на скользкую почву.

— Спасибо, хорошо. А как ты?

— Вполне нормально. Как продвигается книга?

— Да по-разному — то лучше, то хуже. Но, во всяком случае, дело понемногу идет. С детьми все в порядке?

Эрика изо всех сил старалась продолжать беседу в светском тоне.

— Эмма сильно простудилась, у Адриана были колики, но сейчас полегче. Так что теперь, по крайней мере, ночью удается поспать хотя бы несколько часов.

Анна посмеялась, но Эрике показалось, что в ее смехе слышна горечь. Они обе помолчали какое-то время.

— Нам необходимо поговорить о наших делах с домом.

— Да, согласна. Я тоже так считаю.

Теперь настала очередь Эрики для горечи.

— Мы должны его продать, Эрика. Если ты не можешь выкупить дом, то мы просто обязаны его продать.

Эрика ничего не ответила, и Анна нервно затараторила:

— Лукас поговорил с маклером, и тот считает, что мы можем поднять цену за дом до трех миллионов. Три миллиона, Эрика. Ты понимаешь, что это такое? Это значит, что ты получишь полтора миллиона в качестве своей доли и сможешь писать в тишине и покое. Тебе не придется больше экономить и ни о чем не надо будет заботиться. Я знаю, что тебе приходится нелегко и своим писательством ты едва сводишь концы с концами. Но что ты вообще получаешь за книги? Две тысячи, три тысячи — в любом случае не очень много, разве не так? И как ты не понимаешь, Эрика, что это и твой шанс тоже. Ты ведь всегда говорила, что хочешь заняться настоящей литературой, а с этими деньгами у тебя наконец появится время. Маклер считает, что нам имеет смысл подождать по крайней мере до апреля-мая. Он говорит, что тогда спрос будет наиболее высоким. А сама продажа, и он в этом совершенно уверен, займет неделю, максимум — две. Ты ведь понимаешь, что мы просто должны так поступить. Понимаешь или нет?

В голосе Анны прозвучала мольба, но у Эрики не было ни малейшего желания сочувствовать ей. После произошедшего накануне она с трудом смогла уснуть, думала и ворочалась полночи и ощущала сейчас по большей части разочарование и недовольство собой.

— Нет, я, Анна, этого не понимаю. Это же дом наших родителей, мы здесь выросли. Мама и папа купили его, когда поженились. Они любили этот дом, и я, Анна, его тоже люблю. Ты не должна так поступать.

— Но деньги…

— Да наплевать мне на деньги. Я нормально жила до сих пор и буду жить нормально.

Эмоции переполняли Эрику, ее голос дрожал.

— Но, Эрика, ты ведь должна понимать, что не сможешь запретить мне продавать дом, если я этого хочу. Половина дома в любом случае моя.