Ледяная свадьба

– Дран достаточно, матушка. И потасовкам моим при твоем дворе смеются. А попугаев кто твоих обучал? Мы с Лакостой старались.

Попугаи в покоя Анны сидели на кольцах привязанные, и орали хриплыми и мерзкими глоссами:

– Дур-р-р-а-а-ак!

– Дур-р-р-а-а-ак!

– Квасник дур-р-р-а-а-ак!

– И то заслуга перед матушкой? – проворчала Буженинова. – Чего они у тебя все дурак, да дурак орут? Али слова иного не ведаешь? А вот я слыхала, матушка, что есть на Москве в кружале (кабаке) одном скворец имеется, так тот столь хорошо говорить голосом человечьим, что прохожие останавливаются его послушать.

– А от кого ты про то слыхала? – заинтересовалась императрица словами Бужениновой.

– Да сказывала божедомка прохожая одна. Я с ней много ден говорила, как узнала, что она от Москвы пришла. Она сама того скворца слыхала.

Анна снова отыскала среди придворных Андрея Ушакова, что мог быстро те дела решать.

– Андрей Иваныч! Поди сюда. Есть в Москве где-то скворец чудно говорящий. Желаю его при своем дворе иметь.

– Будет тот скворец у тебя, матушка-государыня, – склонил голову Ушаков.

– Да не слушай дуру, матушка, – сказал Балакирев. – Попугай из птиц до человеческой речи есть самый способный. Никакой скворец так говорить не сможет.

– Ан сможет! – сказала Буженинова.

– Будет вам! – прекратила перепалку царица. – Там видно будет кто прав, а кто нет. Ладно! Худо чего-то мне.

– Анхен! – Бирен нежно взял императрицу за руку. – Я вызову лекаря…

– А ну его к бесу лекаря твого! Не нужен он мне. Снова начнет говорить, что вчера я за ужином много буженины съела и много венгерского вина выпила. Отошли всех окромя Педрилло от моей особы. Надоели!

Бирон оглянулся на шутов и придворных и сказал громко:

– Господа, государыня желает побыть в тишине. Так что извольте немедленно удалиться.

Все быстро стали покидать покои императрицы, ибо знали, как испортился во время болезни характер Анны.

Бирон жестом приказал Пьетро играть, а сам сел рядом с Анной.

– Тебе следует прислушиваться к советам врачей, Анхен, – произнес герцог.

– Не могу я не есть буженины, Эрнест. Не могу не пить вина. Да и охоту люблю весьма, хоть и токмо из окон дворца могу стрелять по зверью и птицам.

– Охота это неплохо, Анхен. Но вино тебе вредно. Я говорил с лейб-медиками…

– Брось ты про лейб-медиков, Эрнест! Я про них не желаю слышать. Ты вот скажи мне по правде – не люба я тебе более?

– Зачем так говоришь, Анхен?

– Да стара я стала, и страшна. Разнесло меня, и подурнела я за год последний. Болезнь она никого не красит, Эрнест. Оттого ты на Лизку и смотришь.

– Анхен! Кто тот негодяй, что доносит на меня? Я же тебе сколь раз говорил, что не состою любовником при цесаревне Елизавете.

– Да я и не говорю, что состоишь. Ты просто все еще молод, Эрнест. А я постарела. Я больна. И я понимаю, что ты уже не любишь меня как прежде.

– Анна. Мы с тобой уже вместе столько лет. Мы больше чем муж и жена.

– Я это понимаю, Эрнест. Но я чувствую, что скоро мне уходить. И не возражай. Я сама этого не хочу, но я это чувствую. И гнетет меня то, что мир невыгодный для России подписать нужно.

– Но Россия велика сама по себе, Анхен, и сей мир не унизит её могущества.

Пьетро мира продолжал играть на скрипке, и чарующие звуки музыки сопровождали разговор мужчины и женщины. Анна любила Бирона много лет и, не смотря на то, что в её постели бывали и другие мужчины, этой страсти она осталась верна до конца…

***

Год 1739, сентябрь, 10-го дня. Санкт-Петербург.

Бирон и Либман.

Эрнест Иоганн Бирон вышел из покоев царицы и его прямо у входа перехватил Либман.

– Эрнест! Тебе грозит опасность!

– Если ты пришел меня пугать, Лейба, то не стоит. Придуманные тобой заговоры ничего не стоят.

– Я не придумываю заговоры, Эрнест, я о них узнаю. И могу сказать, что скоро будет поздно, если меры не будут приняты. Ты еще не понял что Волынский твой враг?

– Ах, так это снова Волынский интригует против меня, – с улыбкой произнес Бирон.

– И его тебе стоит опасаться его и его друзей. Неужели ты так и не понял кто такой Волынский? Он мечтает для себя о месте Меньшикова. Желает стать первым при царе или при царице!

– Лейба!

– Идем к тебе, Эрнест и там про все погорим.

Они удалились в покои герцога во дворце, и Бирон приказал их не беспокоить. Либман сел в кресло и начал говорить:

– Мои люди донесли мне о том, что обер-егерместейр и кабинет-министр Артемий Петрович Волынский, президент коммерц-коллегии граф Платон Мусин-Пушкин, секретарь кабинета министров Иоганн Эйхлер, архитектор Петр Еропкин, адмирал Федор Соймонов, Андрей Хрущев, Жан де ла Суда составили заговор против тебя. Понимаешь?

– Заговор?

– Именно так. Они желают сместить тебя, Остермана, Левенвольде, меня, и других немцев при дворе и заменить их русскими.

– И как он собирается это сделать, Лейба? Не могу поверить, в то что этот донос справедлив. Волынский может мне помочь свалить Остермана. Это так. Но чтобы он интриговал против меня. На что он надеется? Занять мое место в сердце больной императрицы?