Ледяная трилогия

— Я готова. Я ждала этого всю жизнь, — подняла голову Храм.

— Он обопрется на тебя. Только на тебя. Меня не будет с тобой.

— Я подставлюсь. И удержу.

— Мы поможем Большим Кругом.

— Сначала нужен Средний. И не один.

— Они уже собираются.

— Надо, чтобы у меня была опора.

— Она уже есть, Храм. Мы под тобой.

Уф встал.

— Ты возвращаешься, — поняла Храм.

— Я должен .

— Я знаю. Ты нужен там. Мясо клубится. Ты сдержишь мясо.

— Я сдержу мясо. И сохраню братьев.

Он отвернулся и пошел по каменистой тропинке.

— Храни… — шепнули старческие губы Храм.

Ольга Дробот

Тостер пропищал, и две поджаренные гренки выпрыгнули из него. Наполнив большой стакан ананасовым соком пополам со льдом, Ольга пошла к тостеру.

«Папа и мама», — безотчетно подумала она, отпивая из стакана и выкладывая гренки на тарелку.

Но сразу громко запретила себе императивной фразой:

— Begone![9]

Психолог оказался прав: «меч, отсекающий тяжелое прошлое». Сначала Ольга не верила. Но через полгода после того дня «меч» стал работать и помогать. Он отсекал призраки родителей, виртуально возникающие в любой паре вещей или существ — в стоящих туфлях, в целующихся голубях, в каменных фигурах у корпоративных ворот, в Адаме и Еве, в поднятых президентом двух пальцах, в золотых сережках, в числе 69, в двухтомнике Эдгара По, в спаривающихся мухах, наконец в трехлетнем отсутствии башен-близнецов, которые тогда еще стояли и были видны всем троим из южного окна лофта. Теперь же Ольга смотрела со своего шестого этажа на Манхэттен одна. Да и не на место, где три года назад торчали башни WTC, а на смешные водонапорные баки на крышах соседних домов, всегда напоминающие ей марсиан c обложки романа Уэллса «Война миров». Романа, который любил ее отец. А она так и не прочитала…

— Олечка ха-а-арошая! — произнес попугай в стоящей у окна клетке.

Она вспомнила о нем, о престарелом Фиме, подошла, насыпала корма, добавила воды в поилку, отрезала от яблока кусочек, всунула между прутьями клетки. Фима стал клевать зажатый яблочный кусочек своим страшным клювом, косясь на Ольгу.

«Он тоже помнит…» — подумала она.

И тут же взмахнула невидимым мечом, отсекая:

— Begone!

Фима прожевал, показывая толстый язык, и произнес:

— Don’t wor-r-ry!

— Be happy! — кивнула Ольга и рассмеялась.

Пора начинать день.

Ольга намазала гренки солоноватым козьим сыром «Шавру», положила на каждую по три кружка нарезанного огурца, прикрыла двумя листьями салата, на салат шлепнула индюшачьей ветчины, на ветчину — кружки помидоров, соединила гренки в толстый тост и, впившись в него зубами, прихватив стакан, подсела к компьютеру. Запив ледяным соком прожеванный кусок тоста, ударила по клавише. Монитор ожил, мужской бас нараспев приветствовал:

— Hi, O-о-lg-а-a!

— Привет-салют, — ответила Ольга по-русски.

Глянула почту: четыре письма. Одно — с работы (напоминали, что после отпуска, 16-го Ольге надо быть с контрактом на поставки мрамора в Филадельфии). Другое — от Лизы, из Чикаго (в шестой раз клялась, что приедет «поесть, попить и попиздеть по-русски»). Третье — от Питера, сослуживца отца (приглашал в этот уик-энд на гриль-парти).

«Все хочет меня с кем-то познакомить, чудак! — усмехнулась Ольга, вспоминая простодушного толстяка Питера, любителя немецкого пива, фри-джаза и пикников. — Нет, Питер, в субботу я уже буду далеко отсюда…»

А четвертое…

— Yep! — Ольга радостно стукнула босой ногой по полу.