Ледяная трилогия

— Мне надо домой позвонить.

— Конечно.

Она вынула из кармана мобильный:

— Попей. Потом позвонишь.

Лапин жадно выпил полстакана. Выдохнул. Облизал губы.

— У тебя сейчас жажда.

— Это точно. А вы…

— Говори мне «ты».

— А ты… здесь давно?

— В смысле?

— Ну, работаешь?

— Второй год.

— А ты кто?

— Я? — Она шире улыбнулась. — Я медсестра.

— А это что… какая это больница?

— Реабилитационный центр.

— Для кого? — Он посмотрел на ее родинку.

— Для нас.

— Для кого — нас?

— Для проснувшихся людей.

Лапин замолчал. Допил сок.

— Еще?

— Немного… — Он протянул стакан. Она наполнила. Он отпил половину:

— Больше не хочу.

Она забрала стакан. Поставила на столик. Лапин кивнул на мобильный:

— Можно?

— Да, конечно, — протянула она. — Говори. Я выйду.

Встала. Быстро вышла.

Лапин набрал номер родителей, кашлянул. Отец взял трубку:

— Да.

— Пап, это я.

— Куда пропал?

— Да тут… — Он потрогал повязку на груди. — Это…

— Чего — это? Случилось что?

— Ну… так…

— Опять влип? В обезьяннике?

— Да нет…

— А где ты?

— Ну, мы на концерте были вчера с Головастиком. На Горбушке. Ну и, короче, я у него остался.

— А позвонить не мог?

— Да как-то… замотались там… у него бардак такой дома…

— Опять поддавали?

— Да нет, слегка пива выпили.

— Лоботрясы. А мы обедать садимся. Ты приедешь?

— Я… ну, мы тут погулять хотим пойти.

— Куда?

— В парк… у него тут. С собакой он хочет.

— Как хочешь. У нас курица с чесноком. Все съедим.

— Я постараюсь.

— Не застревай там.

— Ладно…

Лапин отключил мобильный. Потрогал шею. Откинул одеяло. Он был голый.

— Бля… а где трусы? — Он потрогал свой член.

В грудине остро и больно кольнуло. Он поморщился. Прижал руку к повязке:

— Сука…

Медсестра осторожно открыла дверь:

— Закончил?

— Да… — Он поспешно накинул на себя одеяло. Она вошла.

— А где моя одежда? — Лапин морщился. Тер шину.

— Болит? — Она снова села на край кровати.

— Стрельнуло…

— У тебя небольшая трещина грудины. Стяжку придется поносить. От усилий, поворотов может резко болеть. Пока не срастется. Это нормально. На грудную клетку гипс не кладут.

— Почему? — шмыгнул он носом.

— Потому что человеку нужно дышать, — улыбнулась она.

— А где моя одежда? — снова спросил он.

— Тебе холодно?

— Нет… просто я… голым не люблю спать.

— Правда? — искренне смотрела она. — А я — наоборот. Не засну, если на мне что-то надето. Даже цепочка.

— Цепочка?

— Ага. Вот. — Она сунула руку за отворот халата, достала цепочку с маленькой золотой кометой. — Каждый раз на ночь снимаю.

— Интересно, — усмехнулся Лапин. — Такая чувствительная?

— Человек должен спать голым.

— Почему?

— Потому что рождается голым и умирает голым.

— Ну, умирает не голым. В костюме. И в гробу.

Она убрала цепочку.

— Человек не сам надевает костюм. И в гроб не сам ложится.

Лапин ничего не ответил. Смотрел в сторону.

— Хочешь поесть?

— Я хочу… мне надо… мою одежду. В туалет сходить.

— Помочиться?

— Угу…

— С этим нет проблем. — Она наклонилась. Достала из-под кровати белое пластиковое судно.

— Да нет… я не… — криво улыбнулся Лапин.

— Расслабься. — Она быстро и профессионально всунула судно под одеяло.

Прохладный пластик прикоснулся к бедрам Лапина. Ее рука взяла его член. Направила в патрубок.

— Слушай… — Он потянул к себе колени. — Я ведь не паралитик еще…

Ее свободная рука остановила его колени. Нажала. Уложила на кровать.

— Здесь нет никакой проблемы, — мягко и настойчиво произнесла она.

Лапин смущенно засмеялся. Посмотрел на «ОМ». Потом на лилию в вазе.

Прошло полминуты.

— Урал? Так ты хочешь или нет? — с мягким укором спросила она.

Лицо Лапина стало серьезным. Он слегка покраснел. Член его вздрогнул. Моча бесшумно потекла в судно. Медсестра умело придерживала член.

— Ну вот. Как просто. Ты никогда не мочился в судно?

Лапин мотнул головой. Моча текла.

Медсестра протянула свободную руку. Взяла со столика с напитками салфетку.

Лапин закусил губу и осторожно вдохнул.

Струя иссякла. Медсестра обернула член салфеткой. Осторожно вынула потеплевшее судно из-под одеяла. Поставила под кровать. Стала вытирать член.

— Ты родился с голубыми глазами? — спросила она.

— Да. — Он исподлобья посмотрел на нее.

— А я родилась с серыми. И до шести лет была сероглазой. И отец повел меня на свой завод. Показать какую-то чудесную машину, которая собирала часы. И когда я ее увидела, я просто окаменела от счастья. Она так работала, так потрясающе работала! Не знаю, сколько я стояла: час, два… Пришла домой, завалилась спать. А на следующее утро мои глаза поголубели.

Член Лапина стал напрягаться.

— Ресницы черные. И брови, — разглядывала она его. — Ты, наверно, любишь нежное.

— Нежное?

— Нежное. Любишь?

— Я … вообще-то… — сглотнул он.

— У тебя были женщины?

Он нервно усмехнулся:

— Девки. А у тебя были женщины?

— Нет. У меня были только мужчины, — ответила она спокойно, выпуская из рук его член. — Раньше. До того, как я проснулась.

— Раньше?

— Да. Раньше. Сейчас мне не нужны мужчины. Мне нужны братья.

— Это как? — Он подтянул к себе колени, загораживая свой напрягшийся член.

— Секс — это болезнь. Смертельная. И ею болеет все человечество. — Она убрала салфетку в карман халата.

— Да? Интересно… — усмехнулся Лапин. — А как же — нежность? Ты же про нее говорила?