Вскоре я понял, что мне нечего есть: тетушкин запас перловой крупы и льняного масла иссяк. Тогда я продал ее швейную машину. Накупив крупы, сухарей, сала, подсолнечного масла, моркови и чеснока, я наелся и спрятал провизию в комод. Наутро я отправился в университет. Но там меня ожидало то, что я упустил из виду: курс лекций по астрономии завершился. Начинались экзамены. Разочарованный, я поплелся домой. Там тоже ждала новость: в комнате сидел домоуправ. Он сказал мне, что если я не прекращу антисоветскую пропаганду, жильцы похлопочут о моем выселении. Я выслушал его молча. Он вышел, хлопнув дверью. Я понял, что, воспользовавшись моим беспомощным положением, домоуправ просто хочет отнять у меня комнату. Я взял свои две книги по астрономии и вышел на улицу. Стоял теплый и солнечный июнь. Я бесцельно побрел по городу. И почувствовал, что этот город
— Господи… — пробормотала Маша, отпрянув и прижимая ладонь ко лбу: она ударила меня лбом в подбородок.
Я ошалело смотрел на нее. Опомнившись, она расхохоталась. Я помог ей собрать бумаги и поднял свои книги.
— С ума сойти! — она качала головой, смеясь. — Знаешь, я полчаса тому говорила о тебе.
— С кем? — спросил я.
— С Куликом. Хочешь поехать в экспедицию? У них как раз двое заболели дизентерией. А послезавтра они уже отправляются.
Я молча смотрел на нее, потирая подбородок. И вдруг в одну секунду, как тогда, после взрыва, после головокружения, после Киева и сосчитанных углов, я почувствовал, что я
И я ответил:
— Хочу.
Экспедиция
Назавтра в 9.00 мы с Машей вошли в здание Горного института. Недолго шли по полутемному коридору и остановились возле двери с новой медной табличкой «Метеоритный отдел». Табличка выглядела необычно. Маша постучала в дверь. Никто не отозвался. Она приложила к двери ухо:
— Господи, неужели он уже на заседании!
— Пока нет, но скоро непременно направится туда, — раздался за нашими спинами высокий и слегка надменный голос.
Мы обернулись. Перед нами стоял худощавый мужчина в очках и с густыми светло-русыми усами а la Ницше. Одет он был подчеркнуто небрежно.
— Леонид Андреич! — пролепетала Маша, и я понял, что она сильно влюблена в Кулика.
— Это ваш protégé? — Кулик глянул на меня своими умными, пристальными и слегка насмешливыми глазами. — Это он родился 30 июня 1908 года?
— Да… это тот самый Снегирев. Его отчислили из университета, но он… — забормотала Маша, но Кулик перебил ее:
— Это меня не интересует. Бывали прежде в экспедициях?
— Нет.
— Так… — Кулик сверлил меня взглядом. — Копать умеете?
— Ну… — замялся я.
— Таскать тяжести?
— В принципе… да.
— В принципе! В общем, так… — Кулик достал часы со стершейся позолотой, глянул, убрал. — В принципе, если что, я выгоню вас с полдороги. А теперь — ступайте за мной.
Он круто развернулся на худых ногах и размашисто пошел, почти побежал по коридору. Мы с Машей поспешили за ним. Кулик свернул раз, другой, взбежал по лестнице и исчез в распахнутой двери одной из аудиторий. Мы вбежали следом.
— Дверь на крюк! — крикнул он нам с кафедры.
Маша привычным движением замкнула дверь. Я сел с краю и вполоборота осмотрелся: в просторной аудитории сидели шестнадцать человек.
Кулик достал скомканный платок и протер очки. Надел их, крепко взялся за кафедру длинными жилистыми пальцами и заговорил:
— Здравствуйте, товарищи. Итак, сегодня мы знакомимся с новоиспеченными метеоритологами в лице новичков и корректируем вектор нашего движения к месту падения Тунгусского метеорита. Учитывая, что от состава прошлогодней экспедиции осталось всего лишь трое, остальных мне пришлось турнуть к свиньям собачьим, вначале я представлю каждого из вас.
Он раскрыл толстую, замусоленную тетрадь и представил собравшихся, называя фамилию и профессию каждого. Меня он не упомянул. Захлопнув тетрадь, Кулик продолжил: