Ледяное озеро

«Еще один гнусный вечер, — записала в своем дневнике Урсула. — Никто, кроме тети Анджелы, не рад приезду дяди Хэла; видимо, это ужасно для него — вернуться домой и обнаружить, что его здесь ждали не больше, чем какого-нибудь бродячего пса. Я знаю, Ева собиралась вести себя с ним высокомерно и пренебрежительно, она стонала и жаловалась папе: какая, мол, досада, что Хэлу понадобилось приехать в гости именно сейчас, когда вот-вот вернется домой Розалинд, а ей совсем не обязательно общаться с какими-то сомнительными личностями. Подразумевалось: „с какими-то еще“, — ведь, по ее мнению, мама уже бросила тень позора на наш дом, и для репутации Розалинд нехорошо ассоциироваться с подобной особой. Не думаю, что дядя Хэл понимает, зачем папа хотел, чтобы он приехал. На мой взгляд, он приехал только ради замерзшего озера, а в ином случае — остался бы там, где был. Очень ему нужно, чтобы папа и Роджер накинулись на него с этими акциями. Они уверены, что мне ничего не известно, а то не стали бы так чертовски громко об этом распространяться. А Ева ужасно злится, что им требуется согласие Хэла на совершение сделки, из нее так и прет снобизм по поводу того, что он актер. Как можно быть такой старомодной? Некоторые актеры сейчас чертовски важные люди. Я не считаю, что дядя Хэл из таких, а иначе мы бы что-нибудь о нем слышали, но мне он не кажется безработным бродягой, какими считает их всех Ева. Он выглядит успешным и вдобавок человеком, которому глубоко плевать, что говорят о нем люди вроде Евы. И еще: у него в глазах блестит насмешливый огонек — похоже, он находит ситуацию забавной. Ах если бы я могла так же к ней относиться!»

Глава пятнадцатая

После ленча Хэл отправился в «Уинкрэг», проделав часть пути в компании Анджелы и Сеси, которые собрались в деревню, где Сеси хотела купить пару новых коньков. По обледеневшему снегу продвижение шло медленно, но настроение Хэла поднималось тем больше, чем глубже он вдыхал чистый, морозный воздух и смотрел вверх, на вершины гор, ослепительные на фоне синего зимнего неба. Каждая каменная стена, каждое поле и дерево были ему знакомы; прошедшие годы рассеялись словно дым, и он опять вернулся в дни своей юности, полный до краев радостных надежд, ожиданий и честолюбивых замыслов.

Тогда он мечтал стать великим актером, одним из трагиков своего поколения, горел желанием потрясать публику исполнением классических ролей. О его Гамлете, Макбете и Бенедикте станут говорить в Лондоне, а еще — он будет знакомить умных и понимающих зрителей со всем богатством современной драматургии.

Этим честолюбивым мечтам не суждено было исполниться. «Какая часть того, о чем мы грезим в двадцать лет, воплощается в жизнь?» — спрашивал он себя, шагая по хорошо знакомой тропинке к подъездной аллее «Уинкрэга». Путь пролегал не по девственному снегу — уже много ног прошлись по тропе со времени последнего снегопада; значит, между двумя домами поддерживались устойчивые отношения. Хэл смотрел на ледяную крупитчатую белизну, испытывая нечто вроде страха. Было боязно поднять голову и увидеть то, что он уже видел мысленно, — причудливый фасад «Уинкрэга». Когда он все-таки поднял взгляд, то удивился. Дом такой же, каким ему помнился, но почему-то кажется менее реальным, чем образ, запечатленный в сознании. Скорее напоминающим декорацию к фильму, чем солидное загородное поместье на севере Англии. Но к какому фильму? К волшебной сказке, пожалуй, — с этими его заснеженными башенками. Или к «Гамлету», где среди бойниц и зубчатых стен, в мрачном мире темных тайн скитается светловолосый принц.

— Входи, входи! — приветствовал его в воротах сэр Генри таким тоном, словно Хэл отсутствовал не пятнадцать лет, а недели две. — Сейчас попросим соорудить нам кофе. А я как раз думал, не подсыпать ли гравию на подъездную дорожку, — продолжал он, пока они шагали к дому. — Ты не застал моих младших: близнецы и Утрата уехали в Манчестер. Колеса у машины скользили, вот я и пошел взглянуть на дорожку. Впрочем, я-то мыслю о них как о твоих ровесниках, а ведь это не так: когда ты уезжал, они были детьми, а маленькую Утрату ты вообще не знаешь.

— Я безмерно опечалился, узнав о вашей трагедии, — промолвил Хэл.

— Ты написал очень сердечное письмо, так любезно с твоей стороны.

— Мне нравились Невилл и Хелена, и потерять обоих в один год… Да еще Изабел… Вам пришлось трудно.

Трудно? Неужели это маленькое твердое слово единственное, что он сумел подобрать по поводу такой утраты? Величайшей трагедией явилась для сэра Генри гибель сына. Не Хелены, конечно. Хелена не побуждала — лишь одним своим видом! — сердце свекра петь и лететь как на крыльях. Не превращала для него пасмурный день в яркий — одним лишь взглядом, улыбкой, поворотом головы.

— Да-да, трудно, — повторил сэр Генри. — Но сейчас все в прошлом, это случилось давно, и теперь я уже не так много о них думаю. Разумеется, я бы хотел, чтобы Невилла судьба пощадила, но этому не суждено сбыться. Что толку жаловаться и роптать? Он допустил небрежность, а нельзя быть небрежным на краю пропасти.