Ледяной дом

– Поздравляем тебя от чистого сердца, – сказал Волынской. Не зная, как освободиться от энтузиасмуса своего гостя и между тем боясь оскорбить его крутым переходом к тому предмету, который лежал у него на сердце, он спросил будущего профессора элоквенции, что у него за книга под мышкою.

– А именно эта книжица есть вина предшедшего и вечно незабвенного события. Ее велено… (вы понимаете, кто велел)… показать вам… Я имею довольно свободного времени, чтобы повествовать вашему превосходительству сие происшествие в достодолжном порядке.

– Много чести; зачем беспокоиться!

– Сие беспокойство есть для меня репетиция моего благополучия.

Кабинет-министр внутренно досадовал; но, желая разобрать смысл намека на знаменитую книжицу, потребовал ее к себе и присовокупил, что он между тем будет слушать поэта внимательно, с тем, однако ж, уговором, чтобы он обрадовал его секретною весточкой. Василий Кириллович улыбнулся, показал таинственно на сердце, мигнул глупо-лукаво на Зуду, как бы считая его помехою, и поспешил обратиться к своему любезному предмету.

– Вот, извольте видеть, высокомощный господин, эта книжица есть…

Тут Василий Кириллович начал говорить и говорил столько о Гомере, Виргилии [Виргилий (70-19 до н.э.) – римский поэт, автор «Энеиды»], Камоэнсе [Камоэнс Луис (1524-1580) – португальский поэт, автор национального эпоса «Лузиада»], о богах и богинях, что утомил терпение простых смертных. Зуда незаметно ускользнул из кабинета; в слух Артемия Петровича ударяли одни звуки без слов – так мысли его были далеки от его собеседника. Перебирая листы «Телемахиды», он нашел закладочку… На ней, в нескольких словах, заключалось для Волынского все высокое, все изящное, о чем оратор напрасно целые полчаса проповедовал; на ней было начертано: Мариорица; твоя Мариорица – скучно Мариорице! Слова эти горели в глазах влюбленного Волынского; он видел уж впереди, и очень близко, шифры, переплетенные огнем, пылающие алтари, потаенные беседки, всю фантасмагорию влюбленных. Чего не изъяснил он, не перевел, не дополнил в этих словах! Любовь скорее всякого профессора научит анализу того, что говорит любовь.

«О Мариорица! милая Мариорица! – думал он, – мы и заочно чувствуем одно; нам уже скучно друг без друга. Ты теперь между шутами, принуждена сносить плоскости этих двуногих животных; предо мною такой же шут, которого терплю потому только, что он бывает у тебя, что он с тобою часто говорит, что он приносит от тебя частичку тебя, вещи, на которых покоилась прелестная твоя ручка, слова, которые произносили твои горящие уста, след твоей души».

В то самое время, когда Волынской, влюбчивый, как пылкий юноша, беседовал таким образом с своею страстью, портрет его жены, во всем цвете красоты и счастия, с улыбкою на устах, с венком на голове, бросился ему в глаза и, как бы отделясь от стены, выступил ему навстречу. Совесть заговорила в нем; но надолго ли?.. Взоры его обратились опять на магические слова: твоя Мариорица, и весь мир, кроме нее, был забыт.

И вот кабинет-министр, в восторге своего счастия, взглянул на небо, как бы прося исполнить скорей преступные его желания.

– О победа! о венец труда великого! – воскликнул с радостным лицом Василий Кириллович, полагая, что восторженное движение Волынского относилось к одному месту из его поэмы. – Какое же место Привело вас в такой энтузиасмус? соблаговолите указать торжествующему родителю на его детище, чтоб он мог сам поласкать его.

Волынской смутился, как бы пойманный в преступлении, поспешил спрятать закладку в карман, бросил взоры наугад в книгу и, настроив свой голос на высокий лад, прочел:

Видят они [боги. – примеч. автора] весь шар земли, как блатную грудку;

Все ж преобширны моря им кажутся водными капли,

Коими грязная кочечка та по местам окроплена.

(из «Телемахиды», книга 9)

Это место превосходно! исполнено силы, великолепия! Я ничего подобного не знаю.

– Го, го, го, есть места еще лучше. Если дозволите прочесть вашему признательному пииту!.. Например, когда Калипса [Калипса, Калипсо – нимфа, жившая на острове, куда буря прибила Одиссея, возвращавшегося на родину после Троянской войны. Полюбив Одиссея, Калипсо предлагала ему бессмертие и вечную юность, но Одиссей, тосковавший по родине и жене, отверг предложение Калипсо, и она вынуждена была, по приказанию богов, отпустить его – авт. миф.], воспаленная паренком любви и ревностью, дает окрик на Телемаха и дядьку его.

Здесь Василий Кириллович встал и, сам воспалясь гневом, замахав руками, вскричал так, что по сердцу собеседника его пробежала дрожь:

Прочь от меня, прочь далей, прочь, вертопрашный детина;

С ним же ты совокупно прочь, старичишка безмозглый:

Ты почувствуешь, мощен колико гнев есть богинин.

Ежели не отвлечешь его ты вскоре отсюду.

Больше видеть его не хочу; и к тому не терплю я,

Чтоб которая из нимф слово спустила

Иль на него чтоб и невозбранно коя смотрела.

(«Телемахида», книга 7)