Ледяной клад. Журавли улетают на юг

Он хохотал не искусственно. Не с тем, чтобы сильнее оскорбить Баженова. Он просто был полон чувства радостного освобождения от всех давивших его долгое время тревожных забот. Читаут вскрылся, лес спасен, консультант ЦНИИ — злой дух Марии — наконец уезжает, а Василий Петрович оказался хорошим человеком. Что еще может быть радостнее всего этого? Будущие неприятности без неприятностей не проживешь — уже не страшны. Хуже того, что было, не будет! Скоро вернется Мария. Оба клада, к которым он так стремился, им найдены. Цагеридзе хохотал свободно, непринужденно, широко скаля крепкие зубы.

Но Баженов мрачнел.

— Любая шутка от частого употребления становится малоприятной, а плоская и грубая — тем более, — сказал он, весь как-то вытягиваясь. Натужное остроумие Бобыкина могло бы развиться и постепенно стать блестящим образцом локализованной заборной литературы. Но, как мне кажется, вы, Николай Григорьевич, усиленно стремитесь стать соавтором Бобыкина и выйти даже на более широкие просторы, нежели стены известного дощатого сооружения. Дело ваше. Я составлю заключительный документ так, как подсказывает мне совесть и объективная истина, а кроме того — и все-таки добрые чувства к вам. Вот мое командировочное удостоверение. Прошу вас сделать на нем необходимые отметки и поставить печать. Не имею привычки оттягивать это до последней минуты.

Цагеридзе молча расписался, открыл обитый листовым железом сейф, в котором хранилась круглая печать, достал, подышал на нее и приложил к бумаге.

— За свою грубость я должен извиниться перед вами. Но я протестую, когда вы оскорбляете честное имя Василия Петровича! — Цагеридзе уже не смеялся. — Протестую, когда вы хотите стать благодетелем по отношению к недостойному Цагеридзе. Составляйте, пожалуйста, любые документы. Я все подпишу!

Он проводил Баженова до двери кабинета, быстро набросал радиограмму в трест с просьбой послать на Покукуй самолет за консультантом ЦНИИ и кликнул Лиду…

Цагеридзе беспокойно шагал из угла в угол, держа в руке печать. Может быть, зря он так щедро и сгоряча сказал: «Я все подпишу»? Может быть, следовало сказать сухо и твердо: «Подпишу только то, что найду нужным»? Зачем без надобности давать противнику оружие, которое он непременно пустит в дело, хотя бесконечно и повторяет свои заверения в добрых чувствах! Не могут быть добрыми чувства друг к другу у людей, столь разно смотрящих на честность, правдивость и совестливость!

Ах, почему нет Марии, почему не здесь она, чтобы все ей рассказать!..

Не следует больше и думать об этом… консультанте… Надо думать, как быстрее отправить в Покукуй Василия Петровича. Надо думать, как теперь поскорее освободить запань ото льда, чтобы замороженные в нем бревна можно было начать вязать в пучки и подвешивать к «головкам». Надо думать о посылке сплавных бригад к молевым речкам, пора скатывать в воду новый лес. Надо думать. Нельзя ли все-таки хотя бы двадцать человек поставить снова на жилищное строительство. Надо думать…

Цагеридзе постепенно повеселел. Когда размышляешь о большом, сам большим становишься. Когда размышляешь о мелком — мельчаешь и сам. Все хорошо было! Все хорошо будет!

Он издали небрежно кинул в распахнутую дверку сейфа печать. Ударившись о стопку бумаг, печать, словно мячик, отскочила и упала на пол. Цагеридзе поднял ее, на этот раз аккуратно поставил куда следует, в уголок, и хотел уже захлопнуть дверку, но вдруг у него в памяти прорезался давний разговор с бухгалтером, вот здесь же, у распахнутого сейфа. Василий Петрович тогда принес ему на хранение какой-то пакет с надписью «Вскрыть после ледохода» и прибавил еще: «Можно раньше — только в случае смерти моей».

Ледоход закончился. Одно обязательное условие соблюдено. Его достаточно. И слава богу, что не вступило в силу второе условие. Любопытно, какой еще «кросворт» заготовил для него Василий Петрович?

Цагеридзе отыскал у задней стенки сейфа пакет, забытый, помятый. Секунду помедлив, сломал красную сургучную печать, разорвал конверт. Из него на стол выпало несколько клочков бумаги. Всё!..

Недоумевая, Цагеридзе перевернул их справа налево, так-сяк, попытался составить в один целый лист…

И вдруг горячая кровь ударила ему в лицо, сделалось нестерпимо стыдно. Это был его собственный приказ со «второй резолюцией»…

Убитый и счастливый, Цагеридзе опустился на диван. Вот значит как!

…Василий Петрович разорвал приказ с повторной резолюцией начальника в тот же час, когда он был написан, и лоскутки бумаги сдал на хранение ему же!

«Вскрыть после ледохода или в случае смерти моей»… Всю тяжесть ответственности он в первый же день разделил с начальником рейда. Он и потом никуда не сообщал о своем несогласии с начальником. Он сразу и решительно пошел на «рыск». А ящики с динамитом, стало быть, — вовсе не запоздало созревшее решение вступить и ему в борьбу за спасение леса, но тот «последний рыск», без которого и все предыдущие «рыски» ничего не значат.