Ледяной клад. Журавли улетают на юг

Александр еще с вечера приготовил и вручил Алексею Степановичу большое, подробное письмо и попросил занести на квартиру к матери, рассказать ей обо всем еще и от себя — пусть зря не волнуется. Он подумал, что первая его записка, может быть, еще не дошла. И вообще написана она была очень бегло, а матери, конечно, хочется знать все.

Под кормой моторки заработал винт, она стрелой метнулась к берегу. Алексей Степанович стоял посреди моторки и все помахивал рукой…

Сразу после Енисейска установилась хорошая погода. Улеглись неспокойные, ералашные ветры, на горизонте только изредка появлялись похожие на клочки пены плотные облака. Горы — не то что на Ангаре! — отодвинулись далеко от реки, и чуть виднелись их синие вершины. Кругом луга, высокие густые тальники, а над ними, на увалах, березняки и очень редко — хвойные леса.

За целый день на реке едва появятся две-три случайные лодки. И, если в уголке плеса протянется тонкий синий дымок, это большое событие: идет пароход. Дымок виден за пятнадцать-двадцать километров — так велики и прямы на Енисее плеса, и пройдет много часов, пока пароход обгонит или на встречном курсе разминется с плотом. И долго еще после этого машут платками с плота и с парохода друг другу совсем незнакомые люди.

— Скорее бы «Сплавщика» подлечили! — иногда досадливо повторял Евсей Маркелыч.

Но это отзывалось немного и притворством: сейчас на душе у лоцмана было спокойно. Сумели же без парохода проплыть триста километров, чего еще желать! Конечно, впереди темные ночи, туманы, а может быть, и сильные штормы, но потом, под охраной парохода, все это станет не таким уж опасным.

На широких прямых плесах Енисея шли на походных реях, и вахтенные стояли без работы. За все эти дни ни разу не пришлось бросать якоря, цепи работали отлично — так бы плыть и плыть, наслаждаясь теплом и легким, благоуханным дыханием реки.

Забылись вовсе у девушек и думки о доме. В ясные, солнечные дни невозможно было скучать. Особенно любили поозорничать Груня и Надя. Не отставала от них Луша. Они первыми затевали то игры, то песни, то пляски. К ним присоединялись и все остальные. Ночами у пылающего костра читали вслух книги. Луша успела запастись ими в Стрелке.

Переменилась вдруг Ксения. Теперь она стала необычайно общительной, разговорчивой и готова была чуть не бессменно нести вахту на реях. В шалашке оставаться она никак не хотела.

— Ты словно ждешь кого на реке, Ксения? — однажды спросила ее Варя. — В шалашку тебя никак не загонишь.

— Кого мне ждать… — уклончиво ответила Ксения. И тут же выдала себя: — Ну, как, по-твоему, когда «Сплавщик» нас догонит?

— Давно бы пора ему нас догнать! — скоренько выпалила Груня и толкнула сестру локтем.

Надя, смекнув, немедленно подхватила:

— Капитан, наверно, неважный на нем. Кто там? Как будто Ванюшка Доронин?

Ксения стремительно вышла из шалашки.

Было слышно, как спросил ее Евсей Маркелыч:

— Ну, чего ты насупилась?

— Так…

Евсей Маркелыч заворчал на нее, потом громко кликнул Ирину Даниловну. Та, набросив плащ на плечи, поспешила на зов.

— Сменяй меня, Ирина, — сказал лоцман. — Не могу, устал. — И начал объяснять: — Держись прямо. Вон, видишь, впереди островок замаячил? Будет на него наваливать — отдай правые реи.

Он вошел в шалашку довольный, хитро подмигнул девчатам и объявил:

— Ну, девки, на четвертую сотню километров пошли! Утром в Старцевой будем.

— Ой, уже так скоро?..

— Вот те и «ой»! — Он не торопясь стащил сапоги, размотал портянки и влез на нары. — Так, гляди, без парохода и до конца дойдем. А что? При хорошей воде нам до места пятнадцать — двадцать дней ходу… Эх, погодка бы еще продержалась! — Прикрыл фуражкой лицо так, что из-под козырька осталась видна только подстриженная седая борода, и напомнил: — Часочка через три разбудите: за островом есть перекат непонятный.

И сразу заснул, раскинув в стороны руки.

— Споемте, девушки! — предложила Груня.

— Спать хочется… — проворчала Поля.

Ее подняли на смех.

— Не разбудить бы Евсея Маркелыча, — заметил Александр.

— Песней его никогда не разбудишь, — сказала Луша. — Надюшка, запевай.

Александр пел вместе со всеми. У него был красивый баритон, и часто девушки умышленно смолкали, чтобы дать ему вывести высокую ноту одному. Едва кончалась песня, Надя начинала другую. Песен у нее был неиссякаемый запас. И веселых, и грустных, и таких, что заставляли задумываться — не подходит ли эта песня к тебе? Все держались строго, словно выполняли большое, серьезное дело.

— Давайте про Ермака, — вдруг потребовала Варя. И Надя послушно завела:

Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром гремел…

Да, песня про Ермака как нельзя больше шла к этой широкой, могучей глади, что лежала вокруг.