Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— Вот вы, наверно, думаете, что я вообще большая трусиха, — заговорила Ирина Даниловна, загребая воду короткими сильными взмахами весел, — а я ведь боюсь, только когда остаюсь одна. У всякого человека, по-моему, бывают какие-нибудь слабости. Так и со мной: мне обязательно надо быть на людях, тогда ничего не страшно.

— На людях и каждый человек смелее, — заметил Александр.

Они гребли некоторое время молча, потом Ирина Даниловна вдруг чему-то засмеялась. Лица ее в темноте не было видно, но смеялась она так искренне, хорошо, что Александр спросил:

— Чему вы смеетесь?

Ирина Даниловна ответила не сразу.

— Вот вы трусихой меня считаете, — сказала она, — а мне вспомнилось, как девушки наши про вас говорят.

— Как?

— «Если бы не Варя, он от нас давно бы в воду бросился».

— Почему?

— Боится нас, дескать.

— Ну, а что же Варя? — спросил Александр, чувствуя, как у него застучало сердце.

— А Варя не дает вам броситься…

— Я не понимаю, Ирина Даниловна…

Она вдруг заговорила серьезно, убедительно, с доброжелательным участием:

— Варе вы очень нравитесь, Александр Петрович. Вы не поймите меня, что я по Вариной просьбе так говорю. Она гордая. Не скажет и не позволит другим говорить. Да я и сама вспоминаю свою молодость…

Ирина Даниловна сложила весла, вгляделась в даль реки, по-прежнему однообразно черной.

— А смотрите, смотрите! — сказала она с оживлением. — Вон звездочка вспыхнула. Это костер на плоту. — И, помолчав, добавила: — Когда далеко маленький и холодный огонек, а подойди ближе — согреет…

Глава четвертая ЧЕРЕЗ ПОРОГ

Напрасно ночью поднял с постели Евсей Маркелыч дороговского телеграфиста — ответа из Стрелки не было.

— Да как же нет? Не может быть! — доказывал лоцман, недоверчиво разглядывая телеграфиста.

Тот вышел к нему на крыльцо в нижнем белье, босиком. Тер большим пальцем мясистый, словно налитой нос.

— А я говорю — нет, — вяло повторял телеграфист, порываясь уйти обратно в квартиру.

— Не говори «нет»! — горячился Евсей Маркелыч. — Все ты упомнить не можешь, потом ты и после сна еще не прочухался.

— Не было тебе, — угрюмо твердил телеграфист, теперь поглаживая нос всей ладонью. — Помню я все телеграммы, какие приходят, не так много бывает их здесь.

— А ты все же сходи посмотри.

— Чего я пойду!

— Вдруг ты забыл. Ведь бывает же так, — ухватился Евсей Маркелыч за новый довод.

— Назвать тебя дураком, старик, так обидишься, — пожал плечами телеграфист, — а иначе я не знаю, как тебя можно назвать. Сто раз говорил тебе: нет, а ты…

— Что же я с плотом без этой телеграммы делать должен? — упавшим голосом произнес Евсей Маркелыч. — Стоять? Или самосплавом через порог Осиновский спускаться? Ты пойми: государственное дело! Дни-то идут. Ты можешь понять это?

— Пойдем! — решительно сказал телеграфист. — Пойдем, когда так. Обыщи сам все ящики. Я тебя больше уговаривать не стану.

Телеграммы, конечно, не оказалось. Не довольствуясь предъявлением бланков и записей в книге, телеграфист стал совать Евсею Маркелычу ленты:

— На, смотри! Видишь, нет тебе телеграммы! — Постучал ключом. — Вот, даже и Стрелку сейчас спросить не могу: не мои часы с ней работать. Жди завтрашнего вечера. С восьми начну вызывать.

— Да ты в уме? Сказанул, парень! Почитай, сутки целые!.. Нет, не могу я так ждать. Пока я с тобой говорю, плот у меня, поди, за пять километров уже ушел. Завтра-то к вечеру он где будет?

— Тогда больше с меня не спрашивай. — Телеграфист подумал. — С Севера третьего дня насчет вас проходила телеграмма. Просят доставить им лес как можно быстрее. — Он взял со стола большое румяное яблоко, подал Евсею Маркелычу: — Угощайся. Не обычное, здесь вырастил.

Евсей Маркелыч посмотрел на него недоверчиво:

— Будто? Не слыхивал, чтобы севернее Енисейска росли яблоки.

— Растут. Вот виноград мне пока еще не дается. Хочешь, сходим мой садик посмотреть?

— Только и заботы! — закричал Евсей Маркелыч. — Тебе яблоки, а мне пароход!..

Вернулся на плот Евсей Маркелыч перед рассветом и донельзя сердитый. Наворчал на Ирину Даниловну, что с ним редко случалось, поднял на ноги всех девушек, даже и тех, что только сменились с вахты, и объявил:

— Ну, девки, один я решать не буду. Отвечать мне пускай и одному, а слово ваше хочу послушать.

Девушки ежились: шутка ли дело!..

— Какие мы советчицы…

И все же лоцману хотелось услышать их слово. Очень тягостно принимать большие решения одному. Да не за себя только, а за всех. Выслушав девушек, он проверил бы и себя и прежде всего их самих — насколько велика у них решимость пойти на любые опасности, на самые трудные дела.

Весь разговор сводился к следующему.