Ледяной сфинкс (с иллюстрациями)

— Корабль! — раздался крик боцмана, и все мы увидели в четырех милях к северо-востоку корабль, показавшийся из тумана.

Мы отчаянно замахали всем, что оказалось под рукой. Нас заметили… Корабль лег в дрейф, и к нам устремилась большая шлюпка.

То был «Тасман», трехмачтовый американский парусник из Чарлстона. Нам оказали на его борту самый сердечный прием, а капитан отнесся к капитанам Гаям так, словно они были его соотечественниками.

«Тасман» шел с Фолклендских островов, где проведал, что семью месяцами раньше английская шхуна «Халбрейн» устремилась в антарктические моря на поиски моряков с погибшей «Джейн». Однако «Халбрейн» все не появлялась, наступила зима, и команда сочла, что шхуна сгинула в Антарктике…

Последний переход оказался скорым и удачным. Две недели спустя «Тасман» бросил якорь в Мельбурне, городе провинции Виктория в Новой Голландии[127], и все мы — остатки экипажей двух шхун — спустились на берег, где матросов ждали щедрые премии, которые они честно заслужили.

Изучив карты, мы уяснили, что «Барракуда» вышла в Тихий океан между берегом Клари, открытой Дюмон-Дюрвилем, и землей Фабриция, открытой в 1838 году Баллени.

Так завершилось невероятное приключение, стоившее, увы, стольких жертв… Пусть волею случая мы оказались вблизи Южного полюса, забравшись гораздо дальше наших предшественников, — неизведанных краев в антарктических широтах хватит еще на сотни смельчаков!

Артур Пим, отважный путешественник, ставший бессмертным благодаря мастерству Эдгара По[128], указал дорогу нам и всем им. Пусть другие рискнут, подобно нам, вырвать у Ледяного Сфинкса последние тайны, хранимые загадочной Антарктидой!

_Конец

Послесловие ВОЗВРАЩАЯСЬ К ДАВНЕМУ ЗАМЫСЛУ…

Людям преклонного возраста нередко свойственно возвращаться к увлечениям и привязанностям далекой молодости. На склоне лет не избежал этого и умудренный жизненным опытом Жюль Верн. Идеи, волновавшие писателя в начале творческого пути, образы, приходившие со страниц некогда любимых книг, основательно подзабытых широкой публикой, не использованные в свое время сюжетные ходы появляются в его поздних произведениях. Прославленный мастер, словно отдыхая от продолжительной серии «политических» романов, вспоминает темы литературной юности: путешествия в дальние края, опасные плавания, кораблекрушения, робинзонады на необитаемых островах.

Сказанное прежде всего относится к «Ледяному сфинксу».

За этот роман «амьенский затворник» взялся в весьма солидном возрасте: в середине седьмого десятка. В романе он решил соединить две давние привязанности.

Одна из них — увлечение замечательным американским писателем Эдгаром По. «Восхищаюсь этим гениальным певцом странностей человеческой натуры», — словно бы от лица автора говорит Джорлинг, один из главных героев «Ледяного сфинкса».

Знакомство Верна с творчеством По восходит к началу 1860-х годов, когда сначала Ж. Этцель, а потом и другие издатели начинают публиковать произведения американского классика. Лидер парижских авангардистов, выдающийся поэт Шарль Бодлер выпускает блистательный перевод «Необыкновенных историй» с добротным предисловием. Верн, занимавший в современном ему литературном обществе далеко не первое место, вырабатывал тогда собственную концепцию необычайного, основанного на строго научных, в отличие от ирреальных фантазий Эдгара По, данных.

Когда на глаза молодому писателю попались книги «гениального поэта человеческих странностей», он был очарован. Привлекали новизна ситуации, динамичное действие, постоянно обогащающееся все новыми поворотами сюжета, логика, доведенная «до крайнего анализа», острое понимание шутки, чрезвычайная чувствительность героев — «индивидуумов, настолько гальванизированных, что они кажутся людьми, дышащими воздухом, перенасыщенным кислородом, отчего их жизнь обращается в активное горение»[129]. В своей статье об Эдгаре По, цитата из которой только что приведена, Жюль Верн утверждает, что его американский кумир, фактически ничего не позаимствовав у предшественников, создал совершенно своеобразный литературный жанр и стал главой отдельной писательской школы «пишущих о странном»[130].

В этом «мире странностей» действуют очень своеобразные герои, если и не безумцы с самого начала, то неизбежно становящиеся таковыми «от непосильной работы мозга»[131].

Предельно экзальтированные, они вместе с тем и в высшей степени человечны, и потому привлекательны, достойны подражания. Да, признает Ж. Верн, воображение По иногда доходит «до бреда», но бред и реальность у нею так переплетены, что порой невозможно определить, где кончится одно и начнется другое.