Ледяной сфинкс

– Нет, нет, – улыбнулась Амалия. – Я, конечно, в свое время думала об этом, но там на обороте был текст, и он допускает только одну возможность прочтения цифры на другой стороне листа. Нет сомнений, это именно шестерка. Но бумага впереди обгорела, и мы не можем знать, было ли там пустое место или…

– Другая цифра! – вырвалось у Александра.

– Или цифры, – вздохнула Амалия. – Так что надо искать пустовавший в конце февраля дом номер 16, или 26, или 36, и так далее, включая 116, 126 и тому подобные, – словом, кончающийся на 6. После цифры «6» в дневнике значился пробел и начиналось новое слово, так что можно смело утверждать, что 6 все-таки последняя цифра, а не, к примеру, средняя.

Девушка хотела убрать свою руку, которая лежала на одеяле, но не тут-то было – раненый, словно в рассеянности, завладел пальцами Амалии и улыбнулся.

– Я вас подвел, – прошептал он. – Я знаю, что вы не остановитесь, пока не отыщете тот дом. И мне не по себе от мысли, что вы можете найти его и… и с вами там опять что-нибудь случится, а меня не будет рядом. Это убивает меня.

Амалия посмотрела на его умоляющее лицо – и не стала отнимать руку.

– Кое-что я уже нашла, – сказала она. – Хотя номер дома мы, судя по всему, вначале определили неверно. Просто шестые дома оказались такие забавные! Где почта, где табачная лавка, а где ссудная касса. – Она вздохнула. – Помните, вы рассказывали мне о драгоценностях, которые украли у вашей матери? Среди них еще было кольцо с синим агатом.

– Да, – ответил Александр. – Камень, конечно, не дорогой, но это семейная реликвия… то есть была. Там под камнем спрятана прядь кого-то из наших предков, но я, честно говоря, уже не помню, чья именно.

Амалия собиралась потянуться к своей сумочке, но ей не хотелось отнимать руку у бедного раненого, который смотрел на нее с таким обожанием. Поэтому она поднялась с места и одной рукой все же сняла сумку со стола.

– Вот, – сказала Амалия, вынимая кольцо, завернутое в носовой платок. – Это оно?

И девушка развернула платок.

Александр посмотрел на нее, на кольцо, нахмурился, взял украшение и нажал на едва заметный выступ в оправе. Камень откинулся в сторону. Под ним оказалась крошечная прядь волос.

– Оно, – мрачно произнес Александр. – Значит, вор отнес его в ссудную кассу? И что сказал, когда закладывал? Какое имя назвал, какой адрес?

– Он взял деньги, которые хозяин предложил ему, и больше не возвращался, – сказала Амалия. – Поэтому хозяин выставил кольцо на продажу. В учетные книги он записал то, что ему было сказано, – несуществующий дом на Перинной улице и, конечно, имя несуществующего Сидорова Степана Игнатьевича. Мне повезло, что хозяин любит деньги, поэтому он согласился за дополнительную мзду вспомнить еще кое-что. Кольцо принес, по его словам, молодой человек в партикулярном платье, но с военной выправкой. Особых примет владелец лавки не запомнил, по его словам, для него что одно лицо, что другое – все едино. Зато у него оказалась хорошая память на вещи, и от него я узнала, что пальто и перчатки на незнакомце были поношенные, а мизинец на левой перчатке аккуратно зашит. И воротник на пальто из бобра, но польского[36].

– Рваная перчатка, польский бобр… – Александр нахмурился. – Нет, это нам не поможет его отыскать. Да еще фамилия…

– Конечно, имя выдумал, – кивнула Амалия, – а хозяин не стал спрашивать документ. У меня вообще создалось впечатление, что он предпочитает не задавать лишних вопросов.

– Сколько я вам должен, Амалия Константиновна? – спросил Александр.

– Нисколько, – удивленно ответила Амалия.

– Но вы же выкупили кольцо и подкупали того прохвоста. Я…

Но тут она сжала его пальцы и посмотрела ему в глаза.

– Когда я говорю «нисколько», я не люблю, чтобы мне перечили, – ласково, но твердо сказала девушка.

И Александру сразу же расхотелось с ней спорить.

Глава 30 Друг или враг

Доктор фон Берк терялся в догадках.

Сначала раненный на дуэли молодой барон Корф находился между жизнью и смертью, обнаруживая вдобавок самоубийственные устремления в виде срывания повязок. Потом он ухитрился выйти из дома в таком состоянии, когда большинство больных на его месте не покидало бы пределов комнаты, и вообще пошел на поправку семимильными шагами, так что доктор отчаялся за ним угнаться. Однако вскоре раненому снова сделалось хуже, он почти перестал вставать с постели и потребовал перевести его на первый этаж, чтобы не ходить лишний раз по лестницам. При этом, правда, обнаруживал исправный аппетит, а также полное отсутствие лихорадки и прочих симптомов, которые могли бы насторожить почтенного эскулапа. Тот хмурился, выстукивал, осматривал, прописывал рецепт за рецептом и только наедине с собой осмеливался сказать:

– Не понимаю! Gott im Himmel[37], я ничего не понимаю!

И безнадежно заключал:

– Наверное, всему виной женщины. О! Они способны на многое!