Ледяной ветер азарта

«Красивая девушка, ничего не скажешь, – подумал Панюшкин, глядя на Анну Югалдину. – Настоящая здоровая, несуетная красота». Наверно, можно представить более правильный нос, глаза, фигуру, но у Анны все было так подогнано, что уже одно безукоризненное сочетание создавало красоту. Она понимала, что представляет собой силу, вполне соразмеримую с талантом, должностью, властью, более того, она знала, что выше всего этого, что при столкновении с ней могут полететь вверх тормашками власть, должность, талант. И будто жаждала помериться силами, искала столкновения, заранее уверенная в своей победе, в своем превосходстве.

– Сколько вам лет, Анна? – спросил следователь, и Панюшкин не мог не отдать должное его проницательности. Начальника строительства Белоконь с первых же минут знакомства начал называть на «ты», а к ней, девчонке, едва увидев, обратился на «вы». И это было справедливо.

«Присмирел Белоконь, присмирел» – усмехнулся Панюшкин.

– Смотря что иметь в виду... – Анна, склонив голову набок, с любопытством рассматривала следователя.

– Я ничего не имею в виду. Просто спрашиваю, сколько вам лет. Мне цифирь в протокол поставить надо.

– А-а, тогда восемнадцать. Скоро будет девятнадцать. В феврале. Если задержитесь на месяц, можете поприсутствовать на дне рождения.

– Поприсутствовать, но не более?

– А чего вам еще захотелось? Поздравить не возбраняется, подарок вручить тоже, думаю, можно. Николай Петрович, ничего, если я приму подарок от следователя?

– Ежели хороший, то чего же, можно.

– Вы работаете в столовой, рабочей, верно? – спросил Белоконь.

– Смотря что иметь в виду, – Анна засмеялась. – Я действительно работаю в столовой. В рабочей столовой. Но не рабочей. Я заведующая этой столовой. Директор. – Она быстро взглянула на Панюшкина.

– Какой же у вас директорский стаж?

– Один день. Но ведь протокол вы заполняете сегодня? Вот и пишите... Должность – директор столовой. А кем буду завтра, не знаю. Возможно, следователем. Николай Петрович, я могу быть следователем?

– Нисколько в этом не сомневаюсь.

– Завтра вы следователем не будете, – сказал Белоконь, – это уж точно. Но послезавтра... Кто знает.

– А не поступить ли мне на юридический, а, Николай Петрович?

– Если вы только об этом подумываете, лучше не поступайте, – сказал Белоконь.

– Почему? Разве плохая работа? Вам не нравится?

– Мне? – Белоконь был явно смущен таким напором. – Нет. То есть да, работа мне не нравится. Но я не хотел бы заниматься чем-то другим. Если вас такой ответ устраивает, продолжим. Анна, скажите, Ягунов хороший человек?

– Нет.

– Ну-у, так не пойдет. Это же не анкета и не опросный лист, это протокол. Надо отвечать полностью, подробно, с фактами, доказательно.

– Вам надо объяснить, почему Ягунов плохой человек? Да потому, что он дурак на букву «ж»!

– Анна! – не выдержал Шаповалов. – Прекрати! Человек дело делает важное, преступника, можно сказать, разоблачает, а ты со своей... Нехорошо!

Панюшкин полез в ящик стола, чтобы скрыть душивший его смех, и только Белоконь расхохотался громко и охотно.

– Мне тоже так показалось, – сказал он. – Но расшифруйте, пожалуйста, что вы имеете в виду, называя его столь непочтительно.

– Предлагал мне выйти за него замуж. Духи принес за пятьдесят рублей. Представляете? Духи я оставила себе, чтоб он с досады не выпил, а замуж отказалась. Такой смех на меня напал тогда, не могу остановиться, и все тут! А потом всю ночь ревела – неужели, думаю, я такая задрыга, что даже Ягунов свататься вздумал? Может, думаю, только ему в жены и гожусь... Но это давно было, чуть ли не год назад, теперь я знаю, что не только для Ягунова гожусь.

– А Горецкий что за человек?

– Говорят, что он Лешку Елохина порезал, что Юрку на Проливе бросил, что Большакова чуть не убил... Не знаю. Ничего плохого о Горецком сказать не могу. Каждый может оказаться в положении, когда хочется кому-то по мозгам дать. Дает не каждый. Чаще из трусости.

– Ничего себе установочка! – Белоконь откинулся на спинку стула. – Вот, Михалыч, смотри! Ты видишь перед собой самого главного вашего хулигана.

– Это мы знаем, – серьезно ответил Шаповалов. – Тут ты, Анюта, перегнула... Если каждый волю рукам даст...

– Каждый волю рукам давать не будет. А подонков станет меньше. Затаятся. Потому – знать будут: кроме профсоюзного собрания есть такое мощное народное средство, как зуботычина.

– Сказали, уж просветили.

– Как вы к этому относитесь?

– Положительно.

– То есть – как положительно?

– Нравится, когда мужики из-за меня дерутся. Чувствуешь себя человеком. Вот вы узнали бы, что две бабы из-за вас друг дружке глаза повыцарапали? Да вам бы на всю жизнь гонору хватило!

– Вообще-то да. Тут ничего не скажешь. Логика железная. Грустно, конечно, признаваться, но из-за меня никто ни единого глаза не лишился. Теперь вот что, Анна... У них были основания драться из-за вас?