Ледобой-3. Зов

Шаг… ещё шаг… ещё шаг. Дорога в город широка, утоптана, но всей её широты не хватит, чтобы пройти ровно и не наткнуться на встречных-поперечных. Прохожих и проезжих, пеших и конных. И не мудрено — шатает и трясёт так, что даже конченный пропойца на смех поднимет, если увидит. Глаза завешивает кровавый туман, и вовсе не осталось на всем белом свете времени, даже крох его. Оно не идёт, не бежит, не течёт, а стоит на месте, шаги вовсе не приближают к Сторожищу, да их вовсе нет шагов этих — ноги просто месят воздух на месте, и стало быть сам застрял там, где есть только безвременье и не осталось никакой жизни и надежды.

— Мне бы в город, — едва не упал на чью-то повозку, проморгался, прогнал с глаз туманную пелену — какой-то пахарь везёт семью в Сторожище.

— Вот ещё! — косматый землепашец, заросший до самых глаз, отпихнул в сторону, а жена его, дородная коровушка ещё и плюнула, свесившись с повозки. — Нальются брагой с утра, а ты вози. Иди, иди, пыли дальше.

Поднимался долго, с роздыхом, хотя нет и не может быть роздыха у человека на последнем издыхании. Роздых, как приятственная волна, бегает по всему телу, силу ищёт, из закромов, из тайников вытаскивает, но если выскоблен до крупинки, вычерпан до капли, нет для тебя роздыху, сколько ни сиди на обочине.

— Мне бы в город…

— Мне бы в город…

— Мне бы в город…

Эта не начала с «пшёл вон», и честное слово, он даже сказать не смог бы, велика баба или нет, молода или не очень, он даже наверняка не сказал бы, что подошёл именно к бабе. Ну, стоит впереди кто-то — человек, наверное. Стоит около чего-то большого — повозка, по всему выходит.

— Эге, досталось же тебе! Ну-ка сел в повозку. Садись, говорю.

— Я… не… пьян…

— Да вижу. Мой смотрел так же, когда его подрезали. Я ваш подранковый взгляд ни с чем не спутаю. В Никуда смотрите, Никого видите. Ого! — будто бабочка на живот села, крылышками гладнула — хозяйка повозки отогнула верховку. — Кто тебя так?

— Беда идёт, — сидеть не смог, повалился на днище, щекой вмазался во что-то податливое под куском холста. Земля что ли? Глина? — Князь… должен… знать.

— Ага, так тебя и пустили в терем. Спокойно лежи, трогаю помалу. Нн-ну, пошла!

— Подвези к воротам… на дорогу вывали.

— Да что стряслось? Говори, пока душу не отпустил! Помрешь — возись потом с тобой. Так хоть знать, за что хлопочу.

— Беда идёт.

— Да что за беда? Война что ли? Опять?

— Бьют нас… как скотину.

— Да кто бьёт-то?

— Они, — только и выдохнул на последнем сознании, дальше всё… темнота.

— Да кто они? Эй, пахарь, не уходи, на меня гляди! Ну, Вишеня, опять вляпалась по самое горлышко!

Пока везла, всё назад оглядывалась, не помер бы. Вроде, держится, хотя на кочках да ямках голова подрезка мотыляется по горке глины, ровно шеяку ему сломали. Хотя нет, держится. Съездила за глиной, называется!

— Ну, положим, ход на княжий двор найти можно…

Откуда он? По узору на рубахе с полдень-востока. Да что там должно было случиться, чтобы мужик не самой первой молодости бросил семью, хозяйство, землю, заполучил копейную дыру в пузо и на последних жилах утянулся в Сторожище, искать правды у князя? Говорят же, если телегу не смажешь, не поедешь, этот, видать, подошвы себе кровью смазал, вон аж куда докатился. Вишеня нахмурилась, оглянулась. А вдруг на самом деле беда набедовалась? А ты умную из себя строишь, сидишь тут в повозке, решаешь, что стоит знать князю, а что нет.

— Ладно, лучше перебдеть, чем недобдеть, — Вишеня решительно тряхнула головой, поправила платок, поторопила вожжами кобылку. — Найдём лазейку на княжий двор, куда денутся! Небось помнят дружинные Вишеньку, Безродову подругу…

Малые ворота для пеших, немногих всадников и телег двое дружинных по знаку десятника раскатили створками вправо-влево. Не возиться же ради одной повозки с большими воротами, красивущими и тяжеленными!

— Где? — Перегуж и Отвада вышли из-за угла без броней и расшитых верховок, в простом, князь — так и вовсе в драной овчиной верховке с колуном. Дрова колол что ли?

— Вишеня привезла, — старый воевода кивнул на середину двора, куда с улицы втягивалась повозка, влекомая яблочной кобылкой. — Говорит, стряслось что-то.

Гончаровна остановила тележку, поклонилась, набрала воздуху в немалую грудь, и глядя куда-то поверх голов, в самое небо, выдохнула, ровно перед чарой крепкого питья.

— На дороге подобрала. В живот ранен. Говорит, война началась. Может врёт, может бредит, но как оно там — твоя, забота, князь. По мне, так лучше мелкую царапку зельем залить, чем потом от дурости распухнет.

— В терем, — Отвада коротко кивнул на повозку, уже было повернулся и сам, да помедлил. — Замуж вышла?

— Я? — такого Вишеня ожидала меньше всего, аж слова растеряла. Чуть наземь не села — платье по снегу едва не распузырила.

— Ну не я же.

— Нет. Пока нет, — скривила губы, спрятала глаза. Ничего себе память!

— Не жди. Женатый он.

— Да знаю.

— Если знаешь, чего ждёшь?

Мгновение или два гончаровна ошалело глотала воздух широко раскрытым ртом, а широко раскрытыми глазами подъедала картинку с князем около повозки.