Ледобой-3. Зов

— Сегодня ночью, — Емсан обменялся с отцом мрачным взглядам, и старик лишь руками развел — надо, значит, надо.

Мальчик прижался к отцу и выглянул снизу вверх. Слез не было. Емсан улыбнулся и взъерошил сыну вихры, чёрные, как перо ворона.

Покои наместника местополагались у самого острия двора, если его очертания уподобить капле, как это и виделось с отдалённых вершин. В преддверии ночи, в темноте, когда по двору перестали сновать рабы и слуги, уже нырнувшие с головой в короткий но такой блаженный отдых в свои каморках, а вода и дрова для утренней готовки были натасканы и заготовлены, одинокая тень со светочем пересекла двор и приблизилась к белой двухуровневой постройке с башенками под круглыми остроконечными крышами.

— Кто такой?

— Емсан, третий готовильщик.

Стража у входа в покои наместника преградила путь мечами, но Емсан лишь повторил, с чуть большим нажимом:

— Емсан, третий готовильщик. Несу ужин для сиделок маленького Шестая.

Здоровенные, угрюмые головорезы, переглянувшись, как по знаку сдали в стороны, и Емсан переступил порог. Прошёл большие завходные покои, расписанные синими, красными и жёлтыми цветами по белому, поднялся по той из двух лестниц, что вела в правое крыло жилых покоев. Пару стражей, несших службу у самой лестницы, он миновал даже не остановившись, а те как играли в камни, так и продолжили играть, будто никто только что по лестнице не поднялся. Переход от лестницы к покоям Шестая неизвестный зодчий сделал недлинным, как будто угадав детское желание после пробуждения и утренней трапезы поскорее спуститься во двор для игр и всякоразных проказ, Емсан лишь раз повернул за угол, хотя назвать этот полукруглый поворот углом язык не повернулся бы. У тяжёлых резных дверей на широкой скамье, принесённой снизу, из завходных покоев, дремал лекарь наместника, вернее, один из двух. Уже взявшись за тяжёлую дверную ручку, Емсан лишь покосился на бедолагу под плащом, скрюченного сном и крайней степенью усталости, будто узорный стебель цветка из настенных росписей.

Петли, хорошо смазанные, даже не скрипнули, и Емсан, стараясь не шуметь, ступил во владения маленького Шестая. В огромных покоях, углы которых небольшой светоч облизывал лишь едва-едва, у самого окна стояло ложе, завешенное цветастой тканью, а повсюду были разбросаны игрушки — наместник распорядился не трогать ничего и не прибирать, как будто уборка подманит смерть. Емсан согласно кивнул. Да, после обеих — уборки и смерти — становится пусто и мертвенно чисто, и нет ничего более противоестественного, нежели дети-чистюли и дети-покойники.

Он подошёл к ложу, и в тот момент, когда, ухватив полог, собирался его откинуть, света вокруг стало больше. Много больше, ровно где-то здесь в покоях волей Небесного Отца прямо в воздухе существовали ямы, до этого мгновения прикрытые непроглядной завесой, и некто, сдернув тонкий слой бытия, совсем как он только что хотел откинуть полог, явил светочи из воздушных ям. Глазам сделалось больно, Емсан прикрылся свободной рукой, и знакомый до боли голос, сочась ядом и коля шипами хрипотцы, распотрошил мертвенную тишину детских покоев:

— Какая встреча! Глазам своим не верю!

Емсан, щурясь, выглянул из-под руки. Четыре больших масляных светоча полыхали в стеклянных темницах, и да, их прятали в воздушных ямах, прикрыв завесой — во второй руке, каждый из светоносцев, держал покрывало из плотной чёрной кожи.

— Как младший, я поздороваюсь первым. Здравствуй, старый друг!

Емсан, сведя брови в нить и сощурив глаза, впился в того из четверых, что стоял в ближайшем углу. Сухой, поджарый, в чёрном кожаном панцире с нашитыми красными листьями на плече, он смотрел Емсану прямо в глаза и не отводил взгляда. Какое-то время ничего не происходило, затем хрупкую тишину разорвал тот же голос:

— Напрягся. Стараешься. Ломаешь ему голову, да ничего не выходит. Что ты ему приказывал? Удавить меня? Разрубить на куски? Облить маслом и поджечь? Не трать силы. Ещё понадобятся.

Трое, поставив светочи на пол, обнажили мечи, подошли ближе. Четвертый, тот самый обладатель ядовитого голоса, усмехаясь, неспешно прошёл к ложу маленького Шестая, собрал полог в горсть, повернулся, замер. Резко отдёрнул цветастый занавес, насмешливо кивнул на заправленную постель без единой морщины.

— Что я вижу? Где же маленький Шестай? Казалось бы, время позднее, и малышу давно полагается видеть сладкие сны. Неужели случилось худшее, и он не дождался помощи самого милосердного из живущих и самого могущественного из милосердных? Кстати, а кто ты сейчас? Я слышал, теперь ты готовильщик?

Емсан стоял недвижимо, прямой, как столб, молчал, смотрел в пол и усмирял дыхание.

— Признаться, я не был уверен, что ты клюнешь. А согласись, придумка стоящая. Другой бы и ухом не повёл, но не ты.