Ледобой-3. Зов

— А не твои это больше бояре. И не мои, и не наши, — Стюжень слова бросил, и они, жёсткие и гулкие, как горох, запрыгали от стены к стене меж полом и сводом. — Новый у них хозяин. Хочет — ворожит, не хочет — не ворожит. Захотел — переломал обоих, дабы не болтали много, а тебе лишь тела остались.

— И кто это? Хизанец?

— Я лица твоего не вижу, — спокойно бросил Стюжень. — Ко мне старику задом повернулся. Вежество забыл?

Перегуж молча показал: «Злой он сейчас. Рожа вот такая!», Стюжень понятливо кивнул, улыбнулся. Прям знак дал: «Тут закончим, подходи на конюшню», верховный без единого слова кивнул.

Отвада какое-то время молчал, потом буркнул:

— Прыщ вскочил, пугать не хочу.

— Я ворожец, мне мож…

— Нет! — сказал как отрезал.

— Ладно, — Стюжень хмуро кивнул. — Догляда сберёг, надеюсь? Не стал язык ему развязывать? С золотом взяли, которым ему, дурню, за мор заплатили, не отвертится. Быть суду!

Прям как-то нехорошо поморщился, едва старик назвал это имя.

— Только не говори, что и этот придурок помер!

Отвада и сейчас не повернулся, лишь выпростал руку назад и раздражённо махнул в сторону Стюженя, мол, объясните ему уже, наконец.

— Его не довезли, — воевода потайной дружины ответил за князя. — Прискакал один из троих, что Догляда везли, рассказал жуткое.

Прям смотрел на старика со странным выражением лица, ровно соображал говорить-не говорить, и верховному это не понравилось.

— Что сказал?

— Едва вышли из Преграды… в общем, налетел душегуб в синей рубахе, против которого с мечом вставать, всё равно что бежать со связанными ногами против жеребца. Догляда изрубил вусмерть, одного стражника уработал в кашу, второй только недавно на ноги встал.

Прям запнулся, будто на собственный язык наступил.

— Спросить что-то хочешь? — Стюжень потянул улыбку через всю бороду. Родненькие, ну наконец-то отелились!

— Безрод… он всё время… был у тебя на глазах?

— Так вот почему мы сегодня такие мрачные и насупленные, — старик расхохотался до того оглушительно, что Отвада у окна поежился, ровно добрая горсть камней в спину прилетела. — Прям, Перегуж, обождите у конюшни, мне с отроком переговорить нужно.

«Ну ты полегче», — знаками показал Прям, задержавшись у двери.

«С ума посходили, что ли?» — покачал головой Перегуж.

А когда дверь за воеводами закрылась, верховный решительно протопал к окну и рывком развернул князя к себе. То, что старик увидел, не только по глазам полоснуло — будто бежал себе, раскинув руки по летнему полю, и с разбегу в невидимую стену вписался: челюсть набок, нос в лепёху и обида в груди вздулась, ровно обнажённое нутро крапивой протянули. Из-под бровей, сведённых в нить, Отвада смотрел зло, губы дрожали, то и дело утягиваясь, ровно у боевого пса, и обнажали зубы, ноздри жили своей жизнью, чисто лошадиные бока после бегов.

— Ты мне тут пар из носу не пускай! — прикрикнул старик, нависнув над князем, так мало того, что горой навис, ещё и за грудки лапищами взял, а каждый Стюженев кулак едва не с голову будет, хоть шапку на них натягивай. — Пока мы по чужим краям катались, небо на землю упало? Реки вспять повернули? Море высохло? Ишь, искры из глаз летят, шерсть на загривке дыбом стоит, видеть он Безрода не хочет! Уехал он, понимаешь! Нет его в тереме, оказывается! В чём дело, спрашиваю? И сердитого мне тут не крути, и глазками не сверкай, враз узнаешь, как зенки лопаются! И сопли прибери!

Отваду ровно холодной водой окатили. Сам седой, остался бы жить Расшибец, уже дедом стал бы, а тут, как отрок, стоишь, трясёшься. Истинный дед ответа требует.

— Ты многого не знаешь, — начал было Отвада, моргая.

— Это мои слова! — загремел Стюжень в лицо князю, тот аж глаза прикрыл и, стоя на месте, отклонился назад. — Ты многого не знаешь!

Когда последний раз видел верховного в такой ярости? Да, пожалуй, так давно, что и забыл, как это, когда от рёва старика седой чуб на лбу трепещет, словно под ветерком.

— Чего я не знаю? — от испуга Отвада едва голос не сорвал и сам заорал так, что за закрытой дверью Прям и Перегуж испуганно переглянулись. — Что нашего красавца на такой закваске замесили, аж страшно делается? Что глядишь на него и думаешь: «Знать бы, когда тебя прорвёт, да подальше отойти!» И вот оно! Прорвало! Да так рвёт, что всю Боянщину в дугу выгибает!

— Вот оно что! — Стюжень отпустил князя, и тот с удивлением открыл для себя, что все эти несколько жутких мгновений стоял на носочках и в мельчайших подробностях изучил синие глаза старика с красными прожилками. А брови у верховного вблизи ещё страшнее чем издалека — ровно волчьи, когда серый делается стар.

— Да! — Отвада оправил рубаху, но смятки около шеи остались, там, где тканину сжимали огромные Стюженевы кулачищи. — Что у него в голове делается, мне не ведомо. И никогда я этого не знал! Глядишь — вроде, человек как человек, а как скажет что, или сделает, или посмотрит — вот честное слово, озноб колотит.