Ледовое небо. К югу от линии

Стараясь не смотреть на матросов, окруживших неловко переступающего мокрыми ластами пловца, Олег Петрович пытался предугадать результаты. Краем глаза видел, как упал пояс со свинцовыми бляшками и засверкали лужи, натекшие с гидрокостюма, который спал и съежился, словно змеиная кожа. Казалось, что матрос валяет дурака, нарочно медлит, растираясь полотенцем, массируя багровый овал, оставленный присосавшейся маской. Едва достало выдержки дождаться.

Капитан болезненно ощущал, как утекают секунды, но не позволил себе ни единого лишнего жеста. Демонстрировал легендарную богдановскую выдержку.

— Ну как? — небрежно поинтересовался он, когда аквалангист поднялся, наконец, в рубку. — Не замерз?

— Так вода теплая, Олег Петрович, как парное молоко. Зря на меня хламиду надели, все равно что не купался. Только зажарился.

— Тебя не на пляж посылали, — напомнил Богданов, судорожно пряча за спиной рожки. — Как винт?

Богданов непроизвольно закрыл глаза. Палуба под ним зашаталась.

— Нормально.

— Все обследовал? — спросил, с трудом ворочая языком. — Трещин нет?

— Вроде не видно, — пожал плечами матрос.

— Не видно или действительно нет? Тогда тоже говорил, что винт в полном порядке.

— Так разве увидишь на глаз? — пожал плечами матрос.

— Оно-то верно, конечно, — протянул капитан. — Как следует все осмотрел?

— А то как же, Олег Петрович, не сомневайтесь, я пальцами ощупал. Нигде ни заковыринки. Скол у лопасти чистый, только острый очень, оттого, может, и бьет.

— Так и следовало доложить с самого начала, — Богданов окончательно обмяк, и головокружение усилилось. — Замерз, бедняга? — пробормотал он, вцепляясь в подруливающий штурвал, — скажи буфетчице, чтоб дала стакан водки, и сам возле нее погрейся, — он уже не соображал, что несет. До крови прикусив губу, попытался собраться с мыслями. Невзирая на дурноту, понимал, что от того, как поведет себя в этот, быть может переломный, момент жизни, будет зависеть то дальнейшее, о чем сейчас лучше не думать. Теперь все глаза устремлены на него, и, если он окажется на высоте, многое простится. Прежде чем начать, захотелось опрокинуть стопку коньяку, но Олег Петрович знал, что именно это для него невозможно, потому что ни одна мелочь не останется незамеченной в такую минуту. Вспомнилась чья-то глупая фраза: «Ставка больше, чем жизнь». Или не фраза — заглавие? В общем, какая разница! Главное, что очень похоже. Сейчас единым духом можно отыграть все потери последних дней. Не оттого ли и оттягивал он до последнего, что заранее задумал эту эффектную ставку, которая и в самом деле значит больше, чем жизнь.

Конечно, все обстояло значительно сложнее. Ни проклятую вибрацию, ни шторм предупредить было нельзя. Глупый случай закручивал пружину часов, дурацкое невезение нагнетало обстановку. Но вера, что самого худшего не произойдет, и в ту самую минуту, когда ухнет последний козырь, обозначится просвет, такая вера была. Она-то и побеждала теперь, творя невозможное. Все остальное — фуфло, жалкие сантименты, рассчитанные на доверчивых юнцов. «Ставка больше, чем жизнь»… Ладно же! Бред собачий. Ничего в мире нет, кроме жизни. Она одна и дает счастливые билетики тому, кто до конца верит в себя. Правильно говорят англичане, что счастлив тот, у кого всегда есть лишние пятнадцать минут.

Олег Петрович быстро обрел присущую ему самоуверенность и даже налился румянцем, словно впрямь принял чарку.

— Машине аврал! — прочистив горло, негромко скомандовал он. — Залить ахтерпик!

Он давно замыслил поиграть с дифферентом. Меняя разницу в углублении кормы и носа, надеялся поймать положение, когда вибрация окажется минимальной. Сейчас, на спокойной воде, создалась особенно подходящая обстановка для эксперимента.

В обычных условиях наилучшим считался небольшой, в два процента дифферент на корму, когда судно не только обладает высокой скоростью и мореходностью, но и хорошо слушается руля. «Оймякону» же, по всей видимости, придется еще больше заглубиться кормой, набрав воды в задний балластный отсек, чтобы компенсировать асимметрию винта. По крайней мере Терпигорев высказался именно так, и Олег Петрович это крепко запомнил.

БАК

Электрик Шимановский шутил, что коллекционирует закаты. Свободное время между ужином и кино он проводил на баке, завороженно следя, как погружается в океан воспаленный солнечный сегмент и разворачивает свое неповторимое чародейство заря, угасая зелеными вспышками, поджигая края застывших облачных гряд. Потом холодела многослойная синева, в которой печными угольями дотлевали последние жгучие полосы. Чем выше широта, тем томительнее казался вишневый накал, суровый и душераздирающий, как перед кончиной мира.