Ледовое побоище в зеркале эпохи. Сборник научных работ, посвященный 770-летию битвы на Чудском озере

Если бы сведения о событиях 1217 года предоставлялись лишь новгородско-псковскими летописями и Генрих Латвийский не обогатил бы наши знания на сей счет, нам следовало бы поверить, что русский поход был направлен, в первую очередь, против эстов, что основной его целью являлся лишь захват добычи, и мы расценили бы его как вполне обычную акцию с ограниченным успехом, хотя, возможно, направленную и против враждебного русского княжества. На самом же деле речь шла о вооруженном предприятии, совершенном тогда русско-эстонской коалицией численностью до 20000 человек и направленном против наиболее сильного укрепления немцев в еще не полностью ими покоренной части Ливонии, которое защищали хорошо оснащенные воины Ордена меченосцев, епископские ленники, вооруженные крестоносцы из Германии — всего 3000 человек, а также большое число ливов, леттов и эстов из племени уганов. После очень долгого марша на юг Эстонии русские осаждали Оденпе на протяжении 20 дней, пока наконец обе стороны, истощив запасы продовольствия, не приступили к переговорам. Был составлен итоговый документ, который обязывал немцев удалиться из эстонской области и в дальнейшем отказаться от агрессии[341].

Странно, что новгородский летописец вовсе не думал о выдающемся значении этой военной и политической победы, которая обещала сократить влияние чужеземных завоевателей в области, отмеченной присутствием интересов самого Новгорода — ведь эсты считались тогда его данниками. Еще более странным кажется то, что немцы, его главные противники, не получили подробного описания и не удостоились пояснений относительно того, откуда они пришли, чего хотели и что от них следовало ожидать. И, наконец, совершенно непонятным представляется то, что с русской стороны только в этом месте сохранившегося летописного текста под 1217 годом ливонские немцы упомянуты впервые, как будто до этого момента в северо-западной приграничной области не совершалось событий, которые происходили там вот уже тридцать лет. Источники обходят полным молчанием, по меньшей мере, две большие войны, три запланированных русских похода, шесть вооруженных стычек и семь мирных договоров или переговоров, которые имели место в период с 1184 по 1216 год, и причина тому заключается, очевидно, не в том, что летописцам про то не было неизвестно.

То, что летописец не разразился криком «ура!» и не превознес ни победу оружия, ни триумф политики, частично объясняется тем, что описание стратегических концепций или конкретных тактических планов, равно как и мотивов для еще более крупных предприятий, совершенно не отвечало его писательским намерениям. Если бы новгородский писец, а вместе с ним многие другие, чьи произведения ныне заставляют нас ломать голову, хотел, сидя над своей летописью, отметить особые обстоятельства, он использовал бы стереотипные формулы, доступные и понятные каждому в Древней Руси. Если, к примеру, русские из Чернигова обретали победу над такими же русскими из Киева, то только потому, что, как и в других подобных случаях, «Бог помог». Примирения случались «по Божьему велению», «с помощью креста» удавались походы, а если же они не должны были состояться — «Господь не пожелал дальнейшего пролития христианской крови». И наоборот — если «половцы приходили» или случались другие несчастья, то это «был гнев Божий за грехи наши»[342]. Если мы проследим сообщения новгородской хроники до 1217 год на предмет выявления индивидуального волеизъявления или действия-причины события, то мы сможем установить только три места, где сами князья предопределили «великие несчастья», сделали ошибку или породили «беспорядок» <…>. Подобная констатация не дает повода удивляться недостаточности политической рефлексии там, где речь идет о проблемах западного порубежья — единственной среди множества границ Новгородского княжества. Летописец должен был хорошо знать, что новгородское вече, род собрания граждан, которое, помимо прочего, принимало решения по поводу войны и мира, не ратифицировало мирный договор в Оденпе, а потому он, вероятно, не видел основания увековечивать в летописи сам документ — благо войны и заключения договоров в бурной истории Новгорода практически во все времена были неотъемлемой частью повседневной общественной жизни.