Легенда дьявольского перекрестка

Все замерли в сосредоточенном ожидании, как дети у постели умирающего родителя замирают в тишине, чтобы не перепутать сиплый стон с протяжным последним вздохом. По выражению лица Бреверна было ясно: ему отлично известна некая история из жизни, связанная с привидевшимся младшему фон Граусбургу. Вместе с тем путники знали, что никому другому тайна сна Николауса не открылась. И все удивленно пялились на Михаэля, недоумевая, отчего же тот медлит, не решаясь начать повествование.

Михаэля мучили сомнения, а он терзал собственный подбородок, то пощипывая его, то поглаживая. Он продолжал рассматривать Николауса, раздумывая, стоит ли поделиться историей, обстоятельства которой для него очевидны и реальны, но обязательно вызовут у остальных потрясение.

Шведы и относительно недавняя битва под Раненбрегом, которые так озадачили Николауса, Пауля, чету Келлеров и Виллема, для Бреверна не были сном или балладой, выдуманной бродячими музыкантами. Для Бреверна кровопролитная десятилетняя война со шведами была кошмаром, но кошмаром, случившимся в реальном мире, при его жизни, на его глазах.

- Боюсь, мы снова столкнулись с необъяснимым, - наконец произнес он. - Если я расскажу вам истоки сна Николауса, то вы мне не поверите, и мы вернемся к тому же, с чего и начали.

- Какие-то события не совпадают? - угадал Пауль Рейхенштейн.

- Верно, - кивнул Михаэль, про себя подумав, что не какие-то, а, пожалуй, все. - То есть для меня они совпадают, но не для тех, кого удивляют солдаты под шведскими знаменами на землях Мекленбурга. Есть еще кое-что. Во сне черный конь растоптал... м-м, Николауса. В моей истории - нет.

- Давайте, Михаэль, рассказывайте. Позже обдумаем все вместе, - предложил нотариус.

Бреверн какое-то мгновение нервно барабанил пальцами по столу, затем сказал:

- Пожалуй.

В последний раз он бросил осторожный взгляд на фон Граусбурга, опасаясь по ходу повествования случайно назвать героя своей истории Николаусом. Имя молодого воина, прогремевшее в битве под Раненбрегом, на самом деле было тем же, что носил младший фон Граусбург, и, как неожиданно вспомнилось Михаэлю, тот юный рыцарь каким-то совершенно непостижимым образом и был Николаусом фон Граусбургом.

Глава двадцать пятая

Прежде чем начать, Михаэль Бреверн предупредил слушателей, что они могут поразиться его рассказу, и попросил:

- Каким бы невероятным не казалось вам мое повествование, я бы не хотел, чтобы меня прерывали. И помните, эта история - чистейшая правда, ставшая известной благодаря источникам, заслуживающим полного доверия.

Путники единодушно согласились, а Пауль Рейхенштейн закивал:

- Конечно-конечно.

Михаэль перевел дух и приступил:

- В северо-восточных областях герцогства есть ничтожный клочок земли, постепенно приходящий в запустенье. Принадлежит он небогатым дворянам, приобретшим свой невысокий титул в прошлом веке, но не деньгами, связями или интригами, а геройством своего предка. Кроме титула тот получил и владения, настолько скромные, что в иной год не позволяли прокормиться. Вечно существуя на границе с крайней нуждой, род и вовсе разорился, когда грянула война со шведами.

Старшим ребенком в семье был мальчик, которого я стану именовать Альбрехтом, дабы вы, друзья мои, не смогли протянуть ниточек и связать с истиной свои предположения, которые появятся или уже появились. Пусть дворянский род останется неназванным.

То, о чем я расскажу далее, известно из личных дневников Альбрехта, из воспоминаний его сослуживцев и очевидцев битвы со шведами, произошедшей около полутора лет назад неподалеку от Раненбрега.

Мальчик не выделялся внешностью, был хилым, тонконогим и неуклюжим. Просто удивительно, каким образом Альбрехт попал в услужение к барону Хельмуту Шварцмайеру, проще говоря, стал пажом. Еще более непостижимым является то, что служба пажа подразумевает специальное воспитание и обучение особому поведению, манерам, воинским дисциплинам, а Альбрехт никогда не отличался сообразительностью, бойким нравом и готовностью измениться в лучшую сторону.

Попытки вырастить из него гвардейца успехом не увенчались. Занимаясь фехтованием, он регулярно умудрялся калечить самого себя, а перейдя к стрельбе, довольно серьезно ранил учителя.

Немногим лучше обстояли дела с верховой ездой, так как Альбрехт очень любил лошадей, души в них не чаял. Однако и для кавалерии он предназначен не был. Возможно Альбрехт побаивался высоты и скорости, возможно переживал за лошадей, полагая, что мучает их, катаясь в седле. В общем, мальчишка не мог и не хотел заставлять коня под собой пуститься рысью, не говоря уже о галопе. Уютнее всего он ощущал себя рядом с лошадью, а не на ней.

Ни одна из дисциплин, предписанных пажам, не давалась Альбрехту, и спустя год барону доложили, что из трусоватого, глупого и неповоротливого ученика, невозможно создать солдата, как нельзя неловкого утенка научить быть соколом.

Альбрехта намеревались со дня на день отправить к родителям. Он переживал предстоящую разлуку с обожаемыми лошадьми и зашел в конюшню попрощаться.