Легенда дьявольского перекрестка

- Нравятся мои лошадки? - громко спросил из полутемного угла старый конюх, кинул упряжь на дверцу стойла и заковылял к Альбрехту.

- Очень. Вот только меня отправляют домой, и я их больше не увижу.

- Увидишь других, - подмигнул конюх, дескать, тебе ли унывать, но, заметив, как мальчишка нахмурился, поинтересовался: - Ты, вроде, не из безлошадных бедняков? Неужели дома тебя не ожидает пара резвых жеребцов?

- Таких, как здесь, я вообще никогда не встречал и не встречу, - ответил Альбрехт, с трудом проглатывая застрявший в горле комок. - Да и матушка строго-настрого запрещала мне приближаться к нашим лошадям.

Конюх высоко вскинул густые седые брови и изумился:

- Отчего так?

Мальчишка замялся и буркнул в ответ:

- Каждый раз у нее находились новые причины. Чаще всего она говорила, что от коней дурно пахнет, и они не бывают дружелюбными.

- Хм, - покрутил ус конюх, - может быть, с лошадьми действительно что-то не так?

- Не-е-ет, - протянул Альбрехт. - Лошади как лошади. Обычные. Просто мама их не любит.

- А ты?

Подняв взгляд на старика, Альбрехт вместо ответа широко и тепло улыбнулся.

Посмотрев по сторонам, проверяя, нет ли вокруг лишних ушей, конюх поманил мальчика за собой. Они подошли к стойлу красавца-жеребца датской породы, конь развернулся, подошел и положил свою караковую морду на край дверцы, умными глазами поглядывая на людей.

- Не серчай на маму, - шепнул старик заговорщицки. - Ей такое простительно, ведь и не каждый конюх посвящен в великую тайну лошадей.

- Тайну?

Конюх выставил указательный палец вверх и потряс им со словами:

- Не просто тайну, а великую. Видишь ли, маленький господин, люди давно стали воспринимать лошадей как нечто само собой разумеющееся, но по-прежнему не причисляют их к скоту. Это не быки, не коровы и тем более не овцы со свиньями. Во все времена и у всех народов лошади были священными животными, и вовсе не потому, что без них человек не покорил бы безграничный мир. А все дело в том, что в лошадях есть великая и непостижимая нам сила, позволяющая людям становиться лучше. Нечто освобождает внутри нас все хорошее, правильное, делает это более явным. Достаточно поверить и прикоснуться.

Старик жестом велел Альбрехту положить ладонь на морду коня. Против ожиданий мальчика, тот не отпрянул, а наклонился чуть пониже, вроде бы указывая, куда именно следует положить руку.

- Все твои лучшие качества, как бы глубоко они не скрывались, обнаружатся.

С ладонью, словно приклеенной ко лбу жеребца, Альбрехт стоял долго. Он не шевелился и даже крепко закрыл глаза, чтобы ни на что не отвлекаться, но не ощущал внутри себя ничего, что должно было обнаружиться, никаких лучших качеств, никаких сил.

Он убрал руку, прислонился к дверце и понуро свесил голову.

- Это потому, что я ни на что не способный дурачок.

Взяв мальчика за плечи, конюх встряхнул его и серьезно сказал:

- Ерунда. Ты просто не приглянулся воспитателям, вот они и говорят всякое.

- Нет, - всхлипнул Альбрехт. - Меня и дома все считают маленьким недоумком.

Бедняга не сдержался и расплакался, хоть ему и было очень стыдно перед малознакомым стариком. Слезы текли по щекам в три ручья, и мальчик размазывал их по лицу, шмыгал носом. Конюх осмотрелся и приобнял Альбрехта.

- Нужно попробовать еще раз. С первого никогда не получается.

Он взял руки мальчика и положил их на морду пододвинувшегося жеребца.

Может быть повлиял внутренний надрыв или еще что-то, но расстроенный мальчик ощутил тепло, исходившее от коня, гораздо острее обычного. Тепло пульсировало сначала на кончиках пальцев, потом в кистях, медленно путешествуя вверх. Альбрехт видел глаза коня, обращенные на него, и в них читались уверенность, сочувствие, готовность и желание помочь, наряду с ясным пониманием происходящего. Тепло распространилось по всему телу, разлилось дрожащей волной, за ним пришли легкость, покой и умиротворение.

Слезы еще не высохли на веках Альбрехта, когда он со счастливым выражением на лице бежал в свою комнатку, будто намереваясь рассказать кому-то о свершившемся чуде, об открытой ему великой тайне. Провожая его взглядом, старик улыбался. И он знал, что никому мальчик не выдаст секрета. Некому.

За день до своего отъезда Альбрехт стоял у ворот, представляя, как с тяжелым сердцем будет покидать замок, и он первым встретил дюжину лошадей, присланных Хельмуту Шварцмайеру. Их вырастили специально для барона и теперь на единой цепи гнали во двор. Конюхи, поджидавшие табун, пересчитали лошадей и немало удивились, увидев одинокого жеребца, важно вошедшего вслед за остальными. Он был тринадцатым.

Если двенадцать лошадей принадлежали к мекленбургской породе, имели светло-гнедой окрас и несли на себе тавро барона Шварцмайера, то тринадцатый был антрацитово-черным, значительно крупнее остальных и был начисто лишен клейма или каких-либо следов от него. Его порода осталась загадкой.

Пышная грива черного коня блестела, как масло, его хвост походил на густой дым, ниспадающий толстыми струями.