Легенда дьявольского перекрестка

Когда мы затрудняемся с определением характера человека, не считая его образцом для подражания, но и не смея назвать плохим, то говорим, что данный человек своеобразен. Так может быть охарактеризован и мой отец. Не плохой, по своей сути, а своеобразный: он любил меня всем сердцем, но был довольно жестким, скупым на похвалу. Еще он считал меня слишком тяжелым в обучении. Этим всем отец разительно отличался от господина Остерманна и нисколько не удивительно, что, поссорившись однажды с матерью, я убежал на мельницу, где ожидал обязательно встретить понимание, сочувствие и поддержку.

Причина конфликта с мамой была такой мелкой и дурацкой, что мне стыдно говорить вам о ней. Добираясь к Бруно Остерманну, я успел как следует остыть и непременно повернул бы обратно к дому, если бы не заметил, что на мельнице кто-то есть. Это не могло не привлечь моего внимания, не могло не озадачить, ведь уже был настолько поздний вечер, что я опасался разбудить господина Остерманна.

Совершенно не таясь, я вошел внутрь готовый поклониться и поздороваться с хозяином, однако меня никто не ждал и моего присутствия не обнаруживал. Я же напротив видел все, что творилось в главном помещении мельницы. Работники Остерманна, слегка покачиваясь и тупо глядя себе под ноги, стояли у жерновов, изредка оживали, чтобы смести в горку золотые монеты, выпадавшие из-под вращавшихся камней. Увиденное заставило меня спрятаться.

Один работник за чем-то наклонился, перегнулся через жернов и тут же выпрямился, недоуменно глядя на оторванную кисть, державшуюся на тонкой, как пергамент, полоске кожи. Прежде я никогда не видел таких серьезных травм, однако представлял себе реакцию раненого совершенно иначе. Работник же просто рассматривал болтавшуюся кисть, и когда она оторвалась окончательно, перевел взгляд на нечто за жерновом и полез левой, еще неповрежденной рукой. Отчетливо раздался хруст ломаемых костей, и жернова заклинило. Второй работник даже не замечал абсурдной ситуации, происходившей в паре шагов от него.

В помещение ворвался Остерманн и, как вихрь, подлетел к работникам. Образ доброжелательного горожанина был отброшен им за ненадобностью, и я узнал его только по одежде и голосу. Лицо Бруно Остерманна стало темным, будто у мавра, приобрело резкие черты, которые сами по себе вселяли леденящий душу ужас.

Первому работнику он отвесил звонкий подзатыльник, второго освободил от жернова и встряхнул. А потом он излил на бедолагу поток настолько грязных ругательств, что они вызвали бы оторопь и у солдат, привыкших к крепким словечкам командиров.

Мельник что-то произнес невнятно, и на миг мне показалось, что оба работника неживые. Мне почудилось, что это мертвецы, кожа на лицах которых походила на серую ткань, плотно обтянувшую черепа. И я на короткий отрезок времени ясно ощутил запах падали.

Оторванные кисти безразлично пялившегося перед собой работника приросли сразу же, как только Остерманн приставил их к подобающим местам и еле слышно произнес заклинание. Уже спустя минуту оба мертвеца вернулись к сгребанию золотых монет из оживших жерновов, а я решил, что увидел достаточно, и стал спиной пробираться к двери.

Я не забыл о мешках с мукой около ступеней и аккуратно переступил через них, даже не глядя. Так же не глядя, обошел скрипучие доски, но стоило мне повернуться, как я со всего маху врезался во что-то лбом. Это был старый ручной фонарь, который по вечерам вешали недалеко от входа. Он слетел с крючка, бухнулся на пол и загрохотал, скатываясь по ступеням.

- Взять! - зычно взревел Бруно Остерманн.

Мертвецы с необычайной легкостью и быстротой очутились у двери, преградив мне путь к отступлению. Впрочем, мешкал я недолго, ведь животный страх толкал меня к рискованным и опасным поступкам. Я побежал к шаткой приставной лестнице, ведущей на крышу мельницы. Мертвецы преследовали меня и почти догнали, когда я выбирался наружу. Я оттолкнул лестницу и опустил крышку люка на голову своего преследователя, уцепившегося за край крыши. Мельничные крылья крутились медленно, и я, ни секунды не раздумывая, прыгнул на лопасть, проплывавшую мимо меня.

Издали трудно оценить истинные размеры предметов, их пропорции. Это общеизвестно. Еще труднее сделать такие выводы, стоя слишком близко к объекту наблюдения. Со мной вышло так же. Я сотни раз, задрав голову, смотрел на мельницу, стоя под ее вращавшимися крыльями, и всегда мне казалось, что спрыгнуть с них на землю ни для кого не составит труда. Оказалось, я очень сильно ошибался.

Было холодно, ветер свистел в волосах, словно в яростную бурю, и от этого скорость воспринималась мной как запредельная, не снившаяся даже всадникам, привыкшим к быстрым скакунам. Поначалу я даже не распознал земли под собой и потерял способность ориентироваться в пространстве. Мне чудилось, что разожми я не вовремя пальцы, как взлечу, поднимусь ввысь и рухну с высоты самых высоких деревьев.