Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки

— Я сам во всем виноват, сам. Но зачем эта шлюха завела еще ребенка? Неужели троих ей мало? Сказала бы мне, я сделал бы еще одного, дело нехитрое.

— Да не убивайся ты так, Керем! — говорили ему. — Женщина, которая награждает своего мужа рогами, сама себя обманывает. Легко ли ей будет без троих детей остаться? Какая-никакая, а мать.

Мое появление сразу же оборвало разговор. Керем смотрел на меня как-то странно, точно я спутал его карты. И все остальные стояли молча, с вытянувшимися лицами. Я чувствовал себя очень неловко, словно остался в чем мать родила. Но уходить было еще более неловко.

— Не уезжай, Керем, в Германию, — проговорил я, и толпа тотчас оживилась. — Не уезжай, Керем. Как можно оставить таких прекрасных детей? Ты человек видный собой, сильный, на все руки мастер. Живи спокойно, чего тебе не хватает? Посмотри, как тебя любят. Весь Менекше собрался, умоляет, чтобы ты не обагрял своих рук кровью.

За мной говорили Кара Мехмед-ага, Айше, Осман-Холостяк, курд Нури, усач Ихсан, Музаффер и многие другие. Керем ушел лишь поздно ночью.

По-прежнему нахлестывал дождь. Вдоль моря, все в отсветах неоновых огней, проезжали длинные черные лимузины — в таких ездят провинциальные богачи.

Пять раз собиралась толпа возле кофейни. Пять раз ночевал у меня Керем-уста. Пять раз выпрашивал у меня револьвер и паспорт. Пять раз писал в Германию и вали. И столько же раз бушевал как безумный.

В последний раз он явился ко мне с порезанными руками, весь в крови. Прилег на тахте и сразу же уснул. А когда проснулся, вернул мне револьвер и паспорт и ушел.

Его дом пришел в полное запустение. Облетела штукатурка, потрескалась краска. Сад зарос бурьяном. Детей тоже нельзя было узнать — такими они стали грязными, оборванными. И сам Керем исхудал, спал с лица. Его сжигало отчаяние.

Каждую ночь ему снилась Нериман. И наяву он видел ее перед собой, ее лицо, глаза. Он никак не мог забыть жар ее тела. Только бы еще разок взглянуть на нее! Только бы подержать ее за руку! Их последний ребенок очень походил на мать. И Керем буквально не сводил с него глаз.

Как-то он зашел ко мне и забрал все, что отдал на хранение, включая заветную тетрадь.

Долгое время после этого Керем не появлялся на людях. Не заходил в кофейню. И рыжая девушка тоже не спускалась к морю. Первым подметил это Хасан, парень он сметливый и наблюдательный.

Дети Керема вновь ходили опрятно одетые. Дом сверкал свежей краской и был, казалось, еще красивее, чем прежде. Аромат цветов в саду, как и некогда, затоплял весь махалле. Каждое утро рыжая девушка тщательно поливала их. Керем занялся рыбной ловлей. В его лице снова заиграли краски. Обвисшие было усы затопорщились.

Его садок был опять полон красноватыми дорадами, морскими петухами, кефалью, сарганами и саргой. Подсушивая голубые, розовые и красные сети на перилах моста, Керем весело улыбался. Жители махалле терялись в догадках.

А рыжая девушка цвела. Плавно покачивались ее широкие округлые бедра. Тугие груди натягивали платье. Полные, чувственные губы улыбались. Девушка пела песни. Только радостные. Судя по всему, у нее не было ни малейшего желания бросаться в море или под поезд. Ее осаждали прежние ухажеры, но безнадежно. Им ли сравниться с Керемом-уста! Уж кто-кто, а он настоящий мужчина, лев! Так прямо она и говорила юнцам, всем этим соплякам.

— Я за него жизнь отдам. Куда вам до него! Даже если всех вас взять да истолочь в ступе, все равно не слепишь одного Керема-уста.

Слышал это как-то раз и сам Керем. Обрадовался. Живи, рыжая, живи и будь счастлива!

— Как поживаешь, Керем-уста? — спросил я его однажды.

— Ничего, — ответил он. — Угомонился вроде. Вот иногда только будто ножом в сердце пырнет тоска. А так спокоен. Спасибо рыжей!

Хай, Аллах! Чуть было не упустил одну важную подробность. Керем-уста посадил в саду помидоры. Такие кусты вымахали — просто чудо. А уж про сами плоды и говорить нечего. Каждый, будто алая молния, сверкает. Глаза слепит. Аж с берега видно.

— Возьмите себе несколько штук, — настойчиво предлагал Керем. — А все рыжая — пошли ей Аллах долгих лет!

Помидоров он по-прежнему не рвал. Они лиловели, темнели и сморщивались, наполняя округу странным запахом.

Все лето цвел львиный зев. Закатно горели крупные алые розы. Девушка подолгу причесывала свои огненные, с золотом волосы. С губ Керема-уста не сходила улыбка.

В ту пору под балконом их мансарды появилось целых шесть ласточкиных гнезд.

Керем-уста опять принес ко мне заветную тетрадь. Фотографии на обложке уже не было. А вслед за ней прочую чепуховину: полный чемодан вещей, рыбацкие сети, сушеную рыбу, рисунки, удочки и — в маленькой сумке — семена помидоров самого, по его словам, замечательного сорта.

— Вы уж простите меня, — смущенно сказал он. — Я, верно, очень надоел вам. Не сердитесь.

Лицо у него было такое печальное, что я счел за лучшее промолчать. Казалось, он принял какое-то окончательное решение, которое уже ничто не может изменить.