Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки

В этом месте сходятся караванные пути из Аравии, Трабзона, со всей Анатолии. Отсюда отправляются в Иран-Туран, Индию, Китай. Все караванщики, откуда бы ни были родом, оставляют немного денег под дубом. Никто к этим доброхотным даяниям не притрагивается — так и лежат там высокой кучей. Лишь по праздникам Шейх раздает их всем нуждающимся. О тех, кто не хотел или просто забыл оставить здесь пожертвование, рассказывают внушающие ужас истории.

В предутреннюю пору над этим дубом покачивается Звезда Караванщиков. Всем заплутавшим, всем, кто в беде, указует она верную дорогу.

Туда-то и явилась Гюльбахар. Постояла у дуба, потом заглянула в дом Шейха, попросила передать ему, что ее послал Хюсо. Шейх тут же пригласил ее в свои покои.

Восседал он на большой пушистой медвежьей шкуре. Его голубые глаза лучились звездами. Весь он походил на хрустально-светлый и прозрачный ручей. Гюльбахар опустилась перед ним на колени, трижды поцеловала его в плечо.

— И я тоже караванщица, — молвила, — бедная караванщица, сбилась с пути в горах, пришла к тебе за помощью. Помоги же, не то мы все погибнем. Буря бушует, мгла все кругом застилает. Я птица беззащитная, сижу на дубе перед домом твоим, а вокруг вьются орлы да коршуны. Клювы у них острые, сердце мне выклюют.

Тронуло горе ее старого Шейха. Поразила его красота ее дивная.

— Расскажи мне, в чем беда твоя, доченька.

Все рассказала ему Гюльбахар, ничего не утаила. Запустил Шейх руки в бороду свою пышную, задумался. А сам смотрит в окно на звезду, полыхающую голубым огнем. Ждала-ждала Гюльбахар, пока он что-нибудь скажет, тело ее онемело, а он все молчит, размышляет. Наконец вымолвил:

— Иди с миром, дочь моя! Небо не попустит гибели безвинных. С одной стороны звезды́ — тьма, с другой — свет… Иди, дочь моя. А я помолюсь за твое счастье и благополучие… Передай кузнецу: надо позаботиться, чтобы конь был возвращен паше. И еще скажи ему: пусть заглянет ко мне.

Гюльбахар ушла от него радостная, даже голова кружилась. Стало быть, есть еще надежда…

Вернулась она во дворец, ждет, что дальше будет. А в душе — смятение сильное. Хоть и верит кузнецу, Шейху, дубу, Звезде Караванщиков, да уж больно зол отец. И чем ближе день казни, тем злее. И не подступись. Ни с кем не разговаривает. Все время один и все время так и пышет яростью. Побледнел, осунулся, спина ссутулилась. Что-то его гнетет, что-то честь его задевает — но что́ именно, он и сам сказать не может.

Гюльбахар не решалась теперь ходить в тюрьму. Мемо каждый раз встречает ее, будто тяжело больную, падшую, отчаявшуюся женщину. Этого унижения она не может стерпеть. И такой он участливый, такой великодушный, бескорыстный — ну просто святой! А в глазах боль нечеловеческая. Взглянет — кажется, железо растопится, не то что слабое человеческое сердце.

В эти дни дочь паши частенько думала о Мемо. Каждую ее просьбу он безотказно выполняет. Головой рискует, а выполняет. И даже не просто с охотой, а с какой-то беспредельной радостью. Скажи она: «Пожертвуй за меня жизнью, Мемо!» — ни на миг не задумается, счастлив будет. Видно, любит ее крепко. Жарко пылает, видно, его сердце. Он и радуется, и муку мученическую терпит, устраивая ей свидания с Ахмедом. И не поймешь, что сильнее — радость или горе.

«Ах, Мемо, Мемо, — вздыхала Гюльбахар, — пока душа теплится в теле, не забуду твоей доброты. До последнего своего дня не забуду!»

Она все время прохаживалась возле тюрьмы, но старалась не попадаться на глаза Мемо.

Холодное ночное небо усыпано мириадами крупных и мелких звезд. Все затихло, замерло.

Не в силах уснуть, Гюльбахар сидела на обычном своем месте — у окна. И когда забрезжил рассвет, вдруг увидела коня возле кузни. Чуть погодя появился кузнец. Вскочил в седло и поскакал в сторону Горы. У Гюльбахар зашлось сердце. Она сразу смекнула, куда и зачем он путь держит.

По всей округе разнеслось, что Хюсо отправился к горцам. И будто бы с собой у него печать самого Шейха. Народ ликовал. Не может быть, чтобы кузнец вернулся с пустыми руками. Повеление Шейха — тем более скрепленное его печатью — священно для всех. В этих краях ни один человек не осмелится ему противоречить.

Услышав эту весть, съехались курдские беи. Прискакал и отец Мусы-бея, а с ним и его люди в широких из козьего меха бурках и высоченных войлочных шапках. И все они тоже радовались. Никто, правда, не мог понять, почему всемогущий Шейх вмешивается в это сугубо мирское дело. Откуда услышал он о предстоящей казни? Ведь он живет в полном уединении, отрешенный от этого мира.

До казни оставалось всего три дня. Одно только опасение, что Хюсо не успеет обернуться за такой короткий срок, и умеряло общее ликование.

Дошло все это, конечное дело, и до Махмуда-хана. Ну и взбесился же он! Почем зря честил Шейха — зачем-де суется куда его не просят! Успокаивала его лишь надежда, что Хюсо не успеет управиться. Эти горцы такие строптивцы, они и на печать самого Шейха не посмотрят. Его слово для них не указ. Но что, если они все же возвратят коня?

Размашисто шагая по мраморному залу, паша громко ворчал: