Легенда о Чёрном ангеле

Большой и тяжёлый, он хранит в себе застывшие мгновения прошлого, которое было разным: счастливым и не очень, радостным и печальным. Но это моё прошлое, каким бы оно ни было.

Я не понимаю, что происходит, но тело будто бы живёт своей жизнью, в отрыве от мозга, а движения на удивление чёткие и слаженные, — даже руки не дрожат. Это хорошо. Это уже маленькая, но победа над обстоятельствами и стихией. И над самой собой.

Запах дыма удушающий, и я чувствую его, кажется, каждой клеткой своего тела. Он впитывается в кровь, отравляя её, но я не имею права паниковать — не до этого сейчас. Время точно замерло, и я бреду почти наощупь, потому что с каждым мгновением воздух квартиры наполняется плотными клубами. Гарь, копоть, дым — всё это повисает вокруг, заслоняя привычный вид.

— Миша, Миша! — ору, потому что, хоть квартирка и небольшая, из-за уплотнившегося угольно-серого воздуха ничего не разобрать. — Сынок, ты где? Я не вижу! Отзовись!

Шум накатывает волнами, а где-то на заднем плане слышится треск и грохот. Пожар — сейчас я уже понимаю, что это именно он — заставляет людей покидать свои квартиры, выбегать на улицу, спасаясь, пока можно, от немилосердного жадного пламени, способного уничтожить всё на своём пути за считанные мгновения. Огонь беспощаден, и человек слишком слаб, чтобы выстоять это сражение, ничего не потеряв.

Но я не могу пока уйти. Не могу, пока не буду точно знать, что Миша в безопасности. Где он?

— Мама?

Меня кто-то хватает за плечи, и я упираюсь рукой в чью-то грудь. Знакомый аромат лосьона после бритья пробивается даже сквозь плотный и удушающий запах гари, и сердце пропускает пару ударов: Миша рядом, он живой!

Глаза слезятся, а горло сжимает спазм, но я не даю себе шанса разрыдаться. Не дождутся, никогда не получат от меня того, что хотят. Ни в этой жизни, ни в следующих.

— Так, быстро на выход! — слышится громкий окрик, а Миша толкает меня, судоророжно вцепившуюся в пакет с ценностями, вперёд.

Я почти ничего не вижу, до того непроглядная пелена заволакивает всё кругом, но иду на голос Карла — властный и раскатистый. Заряжаюсь его спокойствием, уверенностью и благодарю всех подряд за то, что он оказался сейчас рядом, что я не одна.

В подъезде ещё темнее и смраднее, чем в квартире, и кто-то невидимый тычет мне в лицо влажным куском тряпки. Она пахнет мужским одеколоном и совсем чуть-чуть бензином, но я вдыхаю тяжёлый аромат полной грудью, потому что эти запахи спасают хоть немного от проникающего в лёгкие дыма.

— Закрой глаза! — раздаётся голос Карла над самым ухом, и я чувствую, как сильные руки подхватывают меня в воздух.

Перед глазами всё кружится, меня беспощадно тошнит, но я держусь из последних сил, чтобы не свалиться в обморок. Кладу ставшую невыносимо тяжёлой голову на широкое твёрдое плечо Карла — я знаю, что это он несёт меня куда-то, — прижимаю мокрую тряпку к лицу, и почти вырубаюсь. Но нет, я не должна. Не должна становиться безвольной куклой, обузой, чемоданом без ручки. Пока могу, буду держаться, чего бы мне это ни стоило.

— Держись, Маргаритка... чёрт... мать вашу! — Кашель, хрип, тяжёлое надсадное дыхание пробивается сквозь предобморочное марево. — Держись, поняла меня? Мы уже почти выбрались.

Со всех сторон несутся встревоженные крики, а краем сознания я ловлю звук сирены. Пожарная машина? Или просто кажется?

— Миша! — ору, понимая, что в этих тьме и ужасе не знаю, где мой сын.

Мне нужно знать, что он рядом, необходимо понимать, что живой и ничего с ним не случилось. А иначе, какой тогда смысл спасаться?

— Я тут, не волнуйся.

— Точно? Я не вижу тебя!

Кто-то хватает меня за плечо, и я успокаиваюсь.

Свежий ветер врывается в лёгкие, и я кашляю, выворачиваясь наизнанку. Слёзы текут из глаз, а в груди такая боль, словно мои внутренности кто-то на вертел наматывает и крутит, крутит…

— Как ты? — спрашивает Карл, а голос его слишком хриплый, поломанный какой-то. Наверное, даже его выдержке наступает предел.

А ещё в его голосе мне слышится тревога.

Открываю глаза, растираю ладонью по щекам обжигающие слёзы и поднимаю взгляд на Карла, всё ещё прижимающего меня к груди. Он в тёмных очках, а на губах призрачная слабая улыбка. Большое сердце стучит совсем рядом, лихорадочно, подвластное рваному ритму, а на бледных щеках чёрные разводы. Даже думать боюсь, как сама сейчас выгляжу.

Карл не торопится ставить меня на землю, и я предпринимаю слабую попытку высвободиться. Устал же, наверное, по лестнице меня тащить.

— Мамочки!

— Смотрите!

— Мать вашу, когда тушить уже начнут?! Дом же сгорит!

— Будто вы не знаете, как наши доблестные пожарные работают. Снова, наверное, воды в машинах нет.

— Сплюньте, Фёдор Степанович. Вечно вам самое худшее мерещится.

— Я реалист.

Голоса и обрывки фраз доносятся со всех сторон, пугают до дрожи, и я боюсь посмотреть правде в лицо. Пока не видишь всей картины, есть шанс быть счастливым.

— Марго, ты только не волнуйся, — говорит Карл, быстро целуя меня в лоб.