Легенда о гетмане. Том I (СИ)

– Напрасные речи! Было бы прежде со мною об этом говорить: теперь я уже сделал то, о чем ранее и помыслить не мог. И теперь пойду до конца! Сделаю то, что замыслил. – выбью из ляцкой неволи весь русский народ! Прежде я воевал за свою собственную обиду; теперь буду воевать за православную веру. Весь черный народ поможет мне по Люблин и по Краков, а я от него не отступлю. У меня будет двести тысяч, триста тысяч войска. Орда уже стоит наготове. Не пойду войной за границу, не подыму сабли на турок и татар; будет с меня Украйны, Подолии, Волыни, довольно, достаточно нашего русского княжества по Хельм, Львов, Галич. Стану над Вислою и скажу тамошним ляхам: «Сидите ляхи! Молчите ляхи! Всех тузов, ваших князей, туда загоню, а станут за Вислою кричать – я их и там найду. Не останется ни одного князя, ни шляхтишки на Украйне; а кто из вас с нами хочет хлеб есть, то пусть Войску Запорожскому будет послушен и не брыкает на короля».

Эта программная речь запорожского гетмана прозвучала как манифест предстоящих грозных событий, заставив комиссаров побледнеть от страха, потому что все они понимали – эти слова не пустая угроза, Хмельницкий действительно может их воплотить в жизнь.

Слушавшие своего вождя казацкие полковники, одобрительно шумели, полностью разделяя его мнение, и говорили между собой: «Уже прошли те времена, когда ляхи были нам страшны; мы под Пилявцами испытали, что это уже не те ляхи, что прежде бывали. Это уже не Жолкевские, не Ходкевичи, это какие-то Тхоржевские, да Заенчковские – от зайца дети, нарядившиеся в железо! Померли от страха, как только нас увидели».

В ходе этих встреч еще много было высказано угроз в адрес поляков. Хмельницкий, давая волю своему буйному казацкому нраву, ссылался на патриарха иерусалимского, который благословил его на войну за веру православную, вскакивал с места, топал ногами, кричал на комиссаров.

Все же Кисель попытался убедить гетмана возвратить хотя бы тех пленных шляхтичей, которые содержались в плену у казаков, так как решение даже этого вопроса, могло оправдать безрезультатную поездку комиссии в гетманскую ставку.

– Вопрос о пленных надо решать на следующей комиссии, – ответил на это Хмельницкий. – И то только в том случае, если будут приняты наши основные условия: полная ликвидация унии на всей территории Украйны; назначение воевод и кастелян на Руси только из православных русских; Войско Запорожское остается расквартированным на Украйне со всеми казацкими вольностями; гетман подчиняется королю; жиды изгоняются из Украйны; князь Ярема никогда не должен быть коронным гетманом.

Кисель задумался, потом осторожно поинтересовался:

– Пан ничего не сказал о численности реестра?

Гетман с досадой ответил:

– Зачем это писать в договор? Будет столько, сколько я скажу, может, и сто тысяч.

Сославшись на то, что они не имеют полномочий на заключение мирного договора на таких условиях и им необходимо время для консультаций, комиссары стали собираться в обратный путь.

Прощаясь, Хмельницкий напомнил, что демаркационная линия остается по рекам Припяти и Горыни, а на Подолии – по Каменцу.

Затем он отвел Киселя в сторону и откровенно объяснил, почему он не может согласиться на другие, более умеренные условия договора.

– Пан воевода киевский меня знает, я всегда был законопослушным сыном Речи Посполитой. Служил Отчизне своей саблей, как мог. Несмотря на пережитые несправедливости от панов, я и сейчас с радостью прекратил бы эту войну, удовольствовавшись малым. Но не знаю, как состоится вторая комиссия, если мои молодцы не согласятся на 20 или 30 тысяч реестрового войска и не удовольствуются удельным панством своим: Не сам по себе откладываю я комиссию, а потому что не смею поступать против воли рады, хотя и желал бы исполнить волю королевскую.

Искренность Хмельницкого не вызвала сомнения у Киселя. Бесспорно, сам гетман был бы готов согласиться даже с менее выгодным договором, чем предлагали польские комиссары, но, став во главе всенародного освободительного движения, он, несмотря на свое гетманство, оказался заложником народных масс. Казацкая верхушка, хотя и допускала нелицеприятные высказывания в адрес польских комиссаров, все же готова была к компромиссу с Короной, но камнем преткновения явилась чернь. Бывшие рабы, вкусив воздух свободы, взяв в руки оружие и сбросив со своей шеи панское ярмо, ни под каким предлогом не желали возвращаться к прежнему подневольному состоянию. Сейчас они представляли собой организованную вооруженную силу и при малейшей попытке превратить их снова в рабов, гетман и старшина были бы уничтожены физически. Кроме того, и среди казацкой старшины у Хмельницкого были недоброжелатели, которые не преминули бы воспользоваться ситуацией.