Его мир давно затянулся туманом, изменил линии и краски, исказил звуки. Чувство голода исчезло. Так приходит смерть.
Человек-с-гор впадает в забытье. Его бред безумен.
Стены темницы охвачены огнем, рванувшиеся из каждой щели языки пытаются хлестнуть ему в лицо, удушье сжимает горло, и он вдруг понимает, что еще хочет жить. Вцепившиеся в решетку руки обжигает пламя, он кричит, а когда сквозь обгоревшее мясо проступают обугленные кости, решетка разваливается, и он падает вместе с ней. Это очень долгое падение, сквозь огонь, сквозь боль, сквозь отчаянье, но упав на каменный пол, он приходит в себя. Отчасти. И раздвигая затянувший мир туман, протягивает руку.
Рука страшно худа, посеревшая кожа плотно обтянула кости и жилы, и она падает, когда он кашляет, захлебнувшись дымом…
Это уже не бред. Подземелье затянуто дымом, язычки огня пляшут на деревянных брусьях решетки. Снаружи все также ревет ураган и гремит гром. Замок горит.
Оказывается, он действительно хочет жить.
Разбить решетку тяжелой скамьей не хватает сил. Схватившиеся за брусья руки обжигает пламя. Снова очнувшись на полу, Человек-с-гор видит вокруг себя горящие обломки решетки. Он должен был задохнуться — но вместо этого обрел силу.
Пройдя сквозь дым, на выходе из подземелья он сбивает с ног стража и, завладев мечом, перешагивает через труп. Небеса свободы встречают беглеца сполохами молний и ослепляющими струями ливня. Ничего не видя вокруг дальше трех шагов и убивая встречающихся на пути, Человек-с-гор прорывается к воротам.
Мир становится полным ненависти и вражды диким лесом, люди в нем хуже зверей, и чтобы пройти его, надо убивать.
Оставив в воротах трупы часовых, Человек-с-гор исчезает в ночной темноте. Ливень смывает следы.
Измученная Ариадна спит, и сны ее наполнены кошмарами преисподней. Потом что-то меняется. Приходит странное умиротворение и покой, снова цветут розы, и под прекрасную музыку она исполняет танец, грустный и веселый, задумчивый и безоглядный — в котором вся ее жизнь. Когда же танец окончен, она просыпается, щурясь от солнечного света.
Она не одна. Рядом сидит на песке задумчивый юноша в женской головной повязке и наброшенной на плечи шкуре леопарда. Услышав ее пробуждение, он оглядывается, встречая ее улыбкой:
— Как спала, принцесса?
Медленно приподнимаясь, она нащупывает лежащий у изголовья деревянный обломок.
Она больше не ждет добра от неожиданных встреч.
— Кто ты?
— Твой господин.
В его глазах нечто, чего не передашь словами, будто все познано им, и все прошло через его душу, не оставив места ни боли, ни сомнениям — что так похоже на безумие.
— У меня нет господина! — произносит Ариадна.
— Ты так уверена в этом, девушка?
На его лице больше нет улыбки.
Она вскакивает на ноги:
— Пошел прочь, пес!
Поднятая для удара вооруженная рука замирает. Сквозь мертвую сухую древесину пророс невиданно прекрасный цветок.
— Разве не клялась ты именами богов, что отдашь свои права, свободу и душу тому, кто поможет твоему избраннику вернуться из Лабиринта?
Ее рука бессильно падает:
— Я ненавижу его...
— Но разве ненависть лишает силы клятву?
— Кто ты? — тихо спрашивает она.
— Иногда меня называют Дионисом.
— Дионис... И ты помог ему?
— Да, девушка. Я исполнил твою просьбу. Пришло время платить.
— Да, ты прав... Я готова платить.
Уже стоявшая на ногах, она опускается на колени. Снят и брошен в песок золотой венец принцессы Крита, склонена голова, упавшие волосы скрывают лицо, не видно глаз, которые все равно никогда не загорятся светом любви:
— Я твоя раба.
— Тогда идем. Нас ждет корабль.
Дарящий безумие бог протягивает руку.
Ее боевые кони еще хрипят после яростной скачки, когда пройдя быстрым шагом благоуханные сады Олимпа и едва не отдавив хвост перепугано закудахтавшей райской птице, сероглазая богиня входит в свои покои.
Рассчитывавшая побыть в них одна, против ожидания она застает у себя Афродиту, задумчиво продевающую золотистую нить будущего узора — сидя за ее ткацким станком! Встретившись с глазами воительницы, богиня любви непроизвольно роняет челнок.
Вместо приветствия и для начала Афина взмахом руки переворачивает станок:
— Во-первых! — тихо произносит она. — Я сколько раз говорила, чтобы никто — хоть бы и сам Зевс — не трогал моих инструментов!
— А во-вторых?
— А во-вторых, они не для твоих рук — ты-то и со своим ремеслом справляешься плохо.
Эти падающие спокойно слова в устах сероглазой богини стоят бешеных криков. Афродита не выдерживает:
— Да кто ты такая...
— Твоя подруга! — следует резкое, — и, как говорят, сестра. Напомню, не сумев спрясть свою пряжу, не стоит садиться за чужую!
— Да что ты говоришь... — ехидно начинает Афродита.
— То, что знаю! Твои любовные кружева, милая, сотканы из гнилых ниток!
Похоже, что златовласую богиню это берет за живое:
— Что ты понимаешь в любви, никогда ее не знавшая! Любовь — это хрупкий цветок, ему не прорасти на камнях, как твоей хваленой маслине!
— Вон! — с тихой яростью произносит воительница.
Афродита встречает бешеный напор взгляда ее глаз — и исчезает.