Легенда о летящем змее

— Вообрази, — не слушая его, продолжал бормотать Великий магистр. — Я искал следы Петрунеля. Почти весь двенадцатый век перевернул вверх дном. Не спал, не ел. Сидел в своем кресле и искал. А потом приснился мне сон, хотя клянусь, сном это быть не могло, что мне что-то ужасно мешает сидеть. Я и так повернусь, и эдак. А оно все никак! Ну так вот оглянулся я посмотреть, что там у меня под седалищем, и наткнулся на… хвост. Обыкновенный мышиный хвост. И с тех пор бегаю тут, хватаю все, что со стола перепадет — под ноги этих неотесанных грубиянов вечно объедки летят. Уже второй день пытаюсь расколдоваться, а все никак! Совершенно забыл, что в этих случаях делать надо…

— Вечно у вас все некстати, — зло выдохнул Мишель. Он стал разминать затекшую шею. — Вспомните, магистр. И помогите мне с ожерельем.

— А зачем тебе ожерелье? — от удивления мышонок зашевелил усами. — Побрякушкой не отделаешься. Им настоящий выкуп нужен.

— Не дождутся они выкупа от меня, — твердо сказал король.

— Такой же упрямый, как твоя мать! — рассердился Маглор Форжерон. — Тогда зачем тебе ожерелье? До Дня Змеиного еще почти целый год! В этих условиях тебе бы хоть месяц протянуть!

— Идите к дьяволу, магистр, — рявкнул Мишель и замолчал.

— Да принесу я тебе твое ожерелье! Только скажи, где оно! Если тебе от этого станет легче. Я только как расколдоваться не помню, но телепортацией пока еще владею.

— Оно у Мари, в ее времени, — проворчал король. — Вы же знаете, она его почти не снимает.

— Господи! Ты отправил ее туда? — мышонок привстал на задние лапки. — Ты же знаешь, как сложно мне туда добираться после твоего трюка с Трезмоном! Вот любишь ты ставить сложные задачи! Любишь!

— Я отправил ее и сына туда, где до них сложно будет добраться Петрунелю!

Мышонок опустился назад на землю и тяжело вздохнул. Потом почесал за ухом по-кошачьи задней лапкой и, наконец, ударил по полу своим хвостиком. Почесал еще раз и снова ударил. Сердито покряхтел и снова хлестнул хвостиком.

— Все, — важно сказал мышонок Маглор Форжерон. — Ожерелье где-то здесь… бродит… Уж прости, прямо в камеру не получилось!

— Что значит «бродит»? Магистр! Вы что, с ума сошли? Вы Мари сюда перенесли? — Мишель в ужасе кричал на все подземелье.

Брат Ансельм, ей-богу, никого не трогал, никого не обижал, двадцать с лишним лет верно и преданно служил Господу, всячески развивал в себе добродетели, а нечестивые мысли и желания пресекал на корню. Как раз с того чудесного дня, как бросил пить, едва только узрел младенца в своей келье — не иначе младенца, данного ему как знамение свыше. Велик замысел Господень, что уж?

За двадцать лет, подобно Иосифу Плотнику, и дитя брат Ансельм воспитал, как если бы то был его родной сын. И обитель привел к процветанию. За что и был избран ее настоятелем. Правда, милый его сердцу воспитанник брат Паулюс, как поговаривали, предпочел мирскую жизнь, предав обеты. И по его заблудшей душе немало слез пролил брат Ансельм. А в обители большое влияние приобрел с его, брата Ансельма, попустительства блаженный брат Ницетас. И, глядя на творящееся вокруг безбожие, божий человек только вздыхал да молился.

Вот и в этот самый час, он не спал, а боролся с сомнениями в вере своей.

— Дай мне знак, Господи, что пора вмешаться! — бормотал он. — Дай мне знак, что брат Ницетас творит дела, Тебе неугодные!

И в тот же час очутился брат Ансельм в месте диком, шумном, богомерзком. Где нагие девы танцевали танцы непристойные, где бесславные мужи пили напитки хмельные с названиями брату Ансельму неведомыми.

— Эй, чувак, что на проходе стал? — рявкнул кто-то ему в лицо и толкнул плечом. — Исчезни!

— Pater noster, qui es in caelis!

X

28 декабря 2015 года, Париж

Поль сидел в спальне, пытаясь сосредоточиться. Он не хотел, чтобы исповедь, на которую он согласился, прошла впопыхах и небрежно. Бывший монах достал из шкафа сутану и скапулярий, в которых вернулся в прошлый раз из Трезмона. Разложил их на кресле и теперь раздумывал то о смысле бытия, то о печальной участи своего друга.

Побыть в созерцательном одиночестве ему довелось недолго. Лиз и Мари принесли уснувших детей, которые утомились от баловства и плача, и уложили их на кровать. Когда они уходили, Лиз немного замешкалась, прикрыла за королевой дверь и тихо сказала:

— Я тут подумала… Маркизе бы психолога хорошего найти… Она же на грани суицида!

— Ты в своем уме! — зашипел Поль. — Она католичка!

— А кому это когда мешало? — спросила Лиз. — Можно подумать, в ваше время в омутах не топились.

— Маркиза не такая!

— Ну да… Не такая… У нее убили мужа, на руках двое детей, ее объявили ведьмой на все королевство, из-за нее началась война, а теперь она попала в двадцать первый век. Как думаешь, сколько еще она протянет?

— Маркиза — сильная. Ты просто ее не знаешь. А твой психолог ее в психушку упечет. Неужели ты этого не понимаешь? — чуть громче зашипел Поль.