Легенда о летящем змее

Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Трезмонское королевство, у Ястребиной горы

— Клянусь верой своей непоколебимой, это же королевские стражи! — брат Ницетас в ужасе озирался по сторонам, глядя на разбросанные трупы воинов. — Мессиры! Настигла их карающая длань Господня! Вы поглядите, сколько их здесь!

— Ну, длань Господня здесь ни при чем, любезный брат Ницетас, — отозвался фрейхерр Кайзерлинг. — Это местные разбойники постарались. А про прегрешения короля ничего им не ведомо. Разграбили того, кто на пути попался, всего-то. Вы поглядите только, оборванцев здесь ну уж никак не меньше рыцарей.

Фрейхерр спешился и тронул носом сапога одного из мертвых головорезов.

— И ведь даже тела еще не убрали. Ну да раньше завтрашнего утра не явятся. Сейчас у них кутеж да веселье. Ну и раны зализывают, куда без этого.

— Что ж, вы полагаете, фрейхерр Кайзерлинг, что нам сейчас и здесь бояться нечего? — спросил граф Салет, стоявший чуть поодаль и озадаченно изучавший одного из рыцарей, из груди которого торчали несколько стрел.

— Нечего, Ваша Светлость. Но чем скорее мы уберемся из этого леса, тем лучше.

Между тем, граф Салет все-таки приблизился к телу изучаемого им рыцаря и тихо пробормотал:

— Да это же мессир дю Жантий.

— И что? — фрейхерр Кайзерлинг казался очень недовольным заминкой на пути.

Граф Салет растянул губы в улыбку и тихо сказал:

— Вот и видно, благородный Кайзерлинг, что вы не из Трезмона. Всем известно, что этот рыцарь дю Жантий всегда сопровождал короля исключительно на его собственных венценосных вылазках. То есть, если он здесь, то здесь же был и Его Величество.

Он поднялся и посмотрел на брата Ницетаса и фрейхерра Кайзерлинга. Вид его был самым торжествующим. И здесь, в полумраке леса, одна его улыбка среди еще не окоченевших тел казалась дикой и колдовской.

— Переворошить трупы! — приказал он воинам, державшим наготове мечи. Те бросились исполнять приказание своего господина, а господин, между тем, снова склонился к дю Жантию.

— Если здесь нашел свою смерть еще и король, большей удачи и быть не может, — заявил он.

Однако тела короля среди прочих не было. Не сказать, что граф Салет был очень уж разочарован. То, что с королем приключилась беда, сомнений не вызывало. И этого вполне было достаточно.

— Если войско обезглавлено, считайте, нет войска! — объявил фрейхерр Казерлинг.

— А стало быть, сам Господь благоволит к нам! — добавил брат Ницетас. — И дело наше — богоугодное.

— Что ж, мессиры… Не наведаться ли нам по этому случаю в Фенеллу? — весело спросил граф Салет. — Пожалуй, вреда нам от такого путешествия не сделается. А коли повезет, так получим все, за что стоим! По коням, мессиры?

— По коням! — дружно воскликнули фрейхерр Кайзерлинг и брат Ницетас. И вторили им рыцари дальних провинций.

«Что ж, благородные трезмонские мужи, вперед! К подвигам и славе! Камня на камне от королевского замка не оставьте! Сравняйте с землей, чтобы даже следа не было. Чтобы могилы предков де Наве сделались безымянными. Чтобы потомки их жили в безвестности. И только тогда я в полной мере стану чувствовать себя отмщенным!»

XII

Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Ястребиная гора

Услыхав шум на другом конце конюшни, еще не вполне пьяный, но и давно не вполне трезвый, старина Мусташ, схватившись за кинжал, медленно двинулся в темноте туда, где стоял конь атамана.

К Эле подходить лишний раз было нельзя. Якул сам заботился об этом животном. Мусташу что? Всего-то забот на одну меньше. Но коли что с конем вдруг приключится, так с него, с Мусташа, первого спросят.

Немного не дойдя до стойла, разбойник остановился, узрев там странную и удивительную картину. Возле коня стояла женщина в невиданном алом платье, в каком ей, должно быть, очень холодно в этой чертовой дыре — здесь всегда было холоднее, чем в башне. И если бы Мусташ не видел собственными глазами, он ни за что бы не поверил, что Эле не только подпустил ее к себе, но даже разрешает ласкаться. А ведь упрямое животное безоговорочно признавало только Якула да кое-как грязного цыгана Шаню. Не иначе оттого, что тот — язычник и колдун. Но вот теперь Мусташ стоял и смотрел, как конь ласково кладет голову на плечо странной женщине и разрешает трепать себя за гриву. Женщина что-то приговаривала и, кажется, кроме коня, вообще больше ничего не замечала.

— Эй! — крикнул Мусташ, который о благородных манерах знал только то, что подсмотрел у Якула. — Эй ты! А ну-ка, живо повернулась ко мне!

Маркиза медленно обернулась, смерила презрительным взглядом неопрятного человека неопределенного возраста, посмевшего обратиться к ней, и спросила:

— Ты служишь здесь? Откуда этот конь?

Мусташ, решительно обалдевший от такого обращения, повертел в руках кинжал так, чтобы произвести впечатление, и сказал:

— Вопросы здесь я задаю, дурында! Подойди поближе, чтобы мне разглядеть твое лицо!

— Твой хозяин совсем тебя распустил, коль ты позволяешь себе так говорить со знатной дамой! Кто он? — бросила Катрин, не двинувшись с места.