Легенда о летящем змее

Тишина взорвалась криком маркиза де Конфьяна, треском и хлопаньем десятков крыльев. Его Величество посмотрел туда, где должна была быть виселица, но увидел лишь груду бревен и ветвей. Среди них угадывалось яркое зеленое пятно. К нему бежал Серж, за маркизом устремился и Мишель. Возможно, Катрин еще можно спасти… Потому что даже мысль о том, что нельзя, была невыносима.

— Стоять! — несколько разбойников преградили ему дорогу, угрожая своими палицами.

Быстрый удар по лицу свалил одного из них. Его Величество выхватил его палицу и стал прокладывать себе дорогу дальше.

— Эй, оставьте его! — выкрикнул Шаню, оказавшийся рядом со своим кинжалом. — Представление окончено!

— А денег, как не было, так и нет, — рявкнул один из нападавших.

— Заткнись, Мусташ. Никуда Его Светлость не убежит, — он обернулся к пленнику. — Верно, Ваша Светлость?

— Верно! — отмахнулся Мишель, глядя как маркиз начинает разбирать завал из сучьев.

— Да ему и бежать-то некуда, — проворчал Мусташ, отступая в сторону, — горы кругом. Взбеленились все из-за девки.

Шаню подмигнул пленнику и вместе с ним помчался к предводителю.

Сук был отброшен в сторону, и маркиз бросился к жене, припадая лицом к ее груди. Она дышала! Едва заметно! Но она дышала! Отрывистыми движениями судорожно дрожавших рук он устроил ее голову у себя на коленях и принялся развязывать мешок на ее лице, молясь Господу о том, чтобы она ничего серьезного не повредила себе при падении и ударе. Хоть и невысоко, но кости переломать о бревна недолго.

Узел не поддавался. Петля была стянута туго. Он вынул кинжал из-за пояса и перерезал веревку, а после стащил с ее головы мешок. Перехватило дыхание, а сердце сжалось от боли.

— Катрин, — прошептал он, потянувшись ладонью к ее лицу, и тут же отдернул руку, словно бы не осмеливаясь прикоснуться. Лицо уже теперь было припухшим, под глазами от переносицы начинали расползаться темные багровые пятна — видимо, по носу пришелся удар ветки, смягченный мешком. Но тот же грубый мешок по всему лицу оставил пятна немного счесанной кожи, отчего теперь оно быстро опухало. Взгляд его скользнул ниже, к шее, где темной полоской остался след от петли.

— Катрин, — снова вырвалось сдавленным стоном.

— Да ничего смертельного! — объявил довольный собой Шаню. Кажется, хозяин не станет ругать его за спиленный сук.

— Жива? — спросил Мишель, наклоняясь к маркизу и рассматривая лицо Катрин. И нахмурился, снова вспомнив поездку в Монсальваж. Кому, как не ему, были понятны сейчас чувства Сержа.

— Жива, — хрипло выдохнул де Конфьян и вздрогнул. Король? Откуда здесь король? Пленник подземелья Ястребиной горы — король. И теперь воспоминания о произошедшем за несколько последних дней, будто вытесненные навалившимися на него прошлым и настоящим, перемешались со всем прочим, что называлось памятью. Но все это было неважным. Он смотрел на лицо жены и молился о том, чтобы она размежила веки, чтобы увидела его глаза — ведь этого довольно, чтобы понять, что… Чтобы понять что? Что муж сделался ее палачом?

Неожиданно она вздрогнула всем телом в его руках, и он крепче прижал ее.

— Катрин, — снова прошептал маркиз.

Первое, что увидела Катрин — лицо Сержа. Кажется, все это уже было. Но только смотрел он на нее напряженно и с беспокойством. Она всматривалась в его черты, родные, любимые, и верила, что с Якулом покончено. Ее муж, наконец, вернулся к ней. Взгляд Катрин упал на его виски, припорошенные белым. Она протянула руку, чтобы смахнуть дерзкие снежинки, и поняла, что они теперь останутся у него навсегда. Несчастный! Сколько бесконечных дней тьма держала его! Маркиза попыталась сказать, что сожалеет, и к своему ужасу не услышала ни звука. Снова раскрыла губы — и снова тишина. Катрин резко бросилась к мужу, чтобы обнять его, прижаться к нему, чтобы ее сердце сказало его сердцу, как сильно любит его, но резкая боль пронзила все ее тело, и она откинулась обратно, прикрыв глаза рукой.

Он ничего не мог более, кроме как припасть губами к ее руке, которой она закрыла лицо. И так и замереть над ней, желая слиться с нею навеки, но зная, что того, что он сделал, простить нельзя. Никогда. Как бы ни была сильна любовь. Самого себя он тоже никогда уже не простит. Он молча покачивал ее на руках и слушал, как бьется ее сердце. Этого было довольно. Большего быть не может.

— Опоздаем, — уныло сказала черепашка, глядя из своего угла, как королева Мари переворачивает вверх дном комнату Якула.

— Не опоздаем! — почти зарычала королева. — Я очень пунктуальна.

— Ты умудрилась опоздать даже на собственную свадьбу. Напомнить, сколько времени король прождал тебя в церкви?

— Это совсем другое! — прикрикнула Мари и тут же сердито откинула в сторону черепок битой посуды. — У маркиза странные понятия о чистоте.

— Так он теперь не маркиз. Он теперь Якул, — засмеялся Маглор Форжерон.

— Лучше бы вы, дядюшка, попытались расколдоваться — помогли бы мне искать ожерелье.