Легенда о Людовике

Поднявшись, дервиш сложил руки на животе, потупив в пол свои маленькие выцветшие глазки, и стал смиренно ждать, а Шаджараттур смотрела на него и все никак не могла заставить себя сказать, почему позвала его к себе посреди ночи. Не то чтобы она не доверяла ему — скорее, не доверяла себе, боялась себя и той кощунственной мысли, что зародилась в ее помутневшей от горя голове. Вдруг решившись, она сказала:

— Я в беде, Фаддах. Все мы в большой беде, и я хочу, чтобы ты кинул кости и посмотрел, что я должна сделать, чтобы отвести ее от наших голов.

Дервиш кивнул, казалось нимало не удивленный услышанным и ничуть не встревоженный дрогнувшим голосом своей госпожи — а, видит Аллах, цветы чаще распускались в пустыне, чем давал слабину голос первой жены султана Наджима. Фаддах уселся на пол прямо там, где стоял, и, скрестив ноги, принялся извлекать из-под драных пол халата обычные свои вещицы, которые всегда прятал незнамо где, и один вид которых вызывал в Шаджараттур трепет. То были кости — Фаддах утверждал, что куриные, но Шаджараттур как-то услышала, как он торгуется с одной из рабынь за трупик ее умершего при родах младенца. С тех пор она перестала всматриваться и задаваться вопросами, от которых ей не стало бы спокойней спать по ночам, — старик делал свое дело и знал в нем толк, а больше ей ничего и не было надо.

Сложив четыре косточки горкой и очертив вокруг них мелом круг, дервиш высыпал на них из холщового мешочка какой-то порошок, по цвету напоминающий пепел. Потом попросил у Шаджараттур огня, и она дала ему лампадку, которой он стал размахивать над костями, что-то бормоча себе под нос. Затем он поджог кости, серый порошок вспыхнул, мгновенно наполнив комнату резким, ядовитым запахом. Пламя заплясало на костях, пожирая их, как кислота, кости съежились, словно были сделаны из папирусной бумаги, и с еле слышным сухим треском разломились, рассыпаясь в труху и мешаясь с остатками серого порошка. Сердце Шаджараттур, всегда бившееся чаще во время этого ритуала, успело отсчитать три сотни ударов, когда огонь погас, а дервиш, уперев ладони в пол по бокам от костра и чуть не припав к нему грудью, с силой втянул носом дымок, поднимавшийся от костей. Несколько крупинок серого порошка осели у него в ноздрях.

Прошло еще сто ударов сердца Шаджараттур, когда Фаддах, не меняя позы, поднял на нее свои выцветшие глаза, лишенные ресниц, и скорбно сказал:

— О, прими мое сострадание, великая Шаджараттур-ханум. Сердце мое скорбит вместе с твоим о нашей страшной утрате.

— Тише, — задохнулась Шаджараттур. Конечно, ей следовало ожидать, что Фаддах, этот странный и ужасный в своем всезнании Фаддах, сразу поймет, что произошло. Но все равно мурашки побежали по ее рукам под покрывалом. — Тише, Фаддах. Никто не знает. Он там и… я не сказала слугам. Я не…

— Ты не знаешь, следует ли говорить, — задумчиво произнес дервиш и, покивав, принялся задумчиво жевать свои плоские бескровные губы. — Да, да…

Он опять склонился над погасшим костром и вдохнул так сильно, что горстка пепла, словно влекомая потоком ветра, залетела ему в ноздрю. Фаддах шумно втянул ее и потряс плешивой головой. Острые лопатки его ходили под драным халатом так резво, словно он бежал со всех сил.

— Мудрая Шаджараттур-ханум, — проговорил он наконец, — поступила так, как только и следовало поступить. Враг на пороге, великий враг, сильный враг — о, сильней этого врага не было еще на земле Пророка! Не войском силен он, не хитростью, не ловкостью и не мужеством, но тем, что повергает в бегство войска, уничтожает плоды хитрости, связывает ловких и сковывает сердца отважных.

— Что же это? — вырвалось у Шаджараттур, у которой, как всегда, страх и робость сменились любопытством, побороть кое она в себе никогда не могла и кое было, вероятно, самой главной из ее слабостей. — Что же это за сила, и как мне ее победить? Теперь, когда Наджим ушел и оставил нас?

Фаддах сыпанул на кости еще порошка и снова поджег, и снова разглядывал и нюхал, хмыкая, охая и бормоча. Он походил на огромного, тощего и костлявого могильного жука, копошащегося в куче мертвой плоти, и Шаджараттур следила за ним, как заколдованная, не в силах отвести взгляд от этих сутулых плеч, этой трясущейся головы, этих беззвучно шевелящихся губ.

Наконец Фаддах выпрямился, неловко двигая ногами и, поднявшись, с елейной улыбкой взглянул на свою госпожу. И как ни омерзителен он был ей, она, как и всегда, ощутила, что сердце ее окатывает облегчением. Выход есть. Да, разумеется, как и всегда, выход есть, и Фаддах сейчас ей скажет, какой.

— Да отрет слезы сердце твое и да возрадуется, великая Шаджараттур. Тайный Советчик и ныне не оставит твоей руки и даст тебе ответ. Большое испытание уготовано тебе — но в большей мере твоему сыну, благородному Тураншаху, будь благословенны дни его и ночи.

— Тураншах? — обеспокоенно переспросила Шаджараттур.