Легенда о Людовике

При мысли о брате Карл невольно посмотрел вперед. Этой ночью он стоял в дозоре вместе с Людовиком, Готье д’Экюре и Жаном Жуанвилем. Им выпало охранять две имевшиеся в распоряжении крестоносцев шато — осадные башни, под прикрытием которых воины пытались возвести на канале дамбу, чтобы можно было переправиться на другой берег. Крестоносцы встали лагерем у канала и уже неделю со всей округи свозили камни, глину и, конечно, песок — в чем в чем, а в песке точно не было недостатка. Луи сам несколько раз ходил к каналу, подбирая наиболее удачное для сооружения место, и всякий раз — под ливнем стрел, сыпавшихся на него и его спутников с низких глинобитных стен ЭльМансуры. Робер стонал и выл, грозя сарацинам кулаком из-под щита — эти проклятые турки были как осы, время от времени вылетающие из гнезда, чтобы больно ужалить того, кто пытается разорить их поганое кодло. За стены они не совались и, бесспорно, с ужасом взирали на двадцатитысячное воинство крестоносцев, растянувшееся вдоль канала. Только они и могли, что жалить, — но и это прекратится, как только будет окончена дамба. Она возводилась споро, и стрелы сарацин не были помехой благодаря шато. Оттого-то король и велел охранять осадные башни ночью, опасаясь, как бы в лагерь не проник сарацинский лазутчик-поджигатель. Караул менялся каждые три часа, чтобы никто не успел устать. В полночь настала очередь Карла — и самого Луи, который, по своему обыкновению, наотрез отказался делать различие между собой и простыми воинами. Если бы он мог, он бы и дамбу полез строить собственноручно — но от этого его, к счастью, удержал епископ Шартрский.

Карлу выпало дежурить у одной шато вместе с д’Экюре, а Луи — ну кто бы сомневался? — пошел в дозор с Жуанвилем. Карл видел их обоих у второй машины, на расстоянии десяти локтей от себя. Они сидели на земле рядом, скрестив ноги по-турецки (Луи увидел, что так сидят некоторые христиане в Дамьетте, и нашел, что это очень удобная поза, хотя у Карла ноги почти сразу дико затекали), и о чем-то негромко беседовали с таким невозмутимым видом, будто находились в садах Лувра или в Венсеннском лесу. Карла злила эта безмятежность, так же, как всегда злило настроение Людовика, никогда не совпадавшее с его собственным.

— Как Жуанвиль-то в рот королю заглядывает, — словно прочитав его мысли, пробурчал д’Экюре. Потом отвел руку назад и лениво почесал себе спину через кольчугу рукоятью меча. — Терпеть его не могу.

— Я тоже, — не выдержав, отозвался Карл, и они с д’Экюре обменялись понимающими взглядами. Д’Экюре был простой, честный вояка из Бургундии, никогда не живший при дворе. Он не знал, что и там Жуанвиль вился вокруг короля, как пчела вокруг чаши с медом, — Карл видел его при дворе едва ли не столько, сколько сам себя помнил. Но даже д’Экюре, проведшему рядом с Людовиком меньше года, успел намозолить глаза этот прилипала, с которым король проводил времени больше, чем с родными братьями. И за какие такие заслуги — решительно непонятно!

Жуанвиль будто почувствовал, что они говорят о нем, и поднял голову. Его глаза встретились с глазами Карла, и он, улыбнувшись, приветливо махнул рукой. Карл оскорбленно выпрямился, возмущенный подобной фамильярностью. Конечно, Жуанвиль привык, что король не ставит между собой и своими приближенными почти никакой границы — но то его блажь, а Карл обета многотерпения отнюдь не давал. Он надменно отвернулся, но Жуанвиль этого, кажется, не заметил — едва взглянув на Карла, он тотчас снова повернулся к королю, который, помолчав минуту, продолжил рассказ. «Небось притчу какую пересказывает, или читает псалом», — подумал Карл с нарастающей бессильной злостью. Не то чтобы ему очень хотелось сидеть на месте Жуанвиля или с ним рядом, у второй шато, и выслушивать благочестивые бредни своего братца. Но ему правда хотелось бы, чтобы Людовик хоть раз поговорил с ним так долго и так доверительно, как он чуть ли не каждый день говорил с Жуанвилем.

— А правда, что он обесчестил девицу и сбежал в поход от женитьбы? — ухмыляясь, заговорщицким шепотом спросил д’Экюре. Карл посмотрел на него в изумлении, думая, что тот говорит о Людовике, — но тут же понял свою ошибку и чуть не расхохотался. Луи, обесчестивший девицу, — этакого чуда мир не видел со времен успения Богородицы! Впрочем, и Жуанвиля в подобной передряге представить можно было с трудом. Хотя…

— Такое и впрямь говорят? — развеселившись, спросил Карл.