Легенда о Пиросмани

– Интересно, – думал в эту минуту Нико, – кто же был этот неизвестный кондуктор, этот «добрый малый»? Ведь поездов-то у нас немного и ходят они редко.

Первые четыре дня в Тифлисе Фёдор провёл без денег и пристанища, просто слоняясь по городу. Кругом разливались ароматы жарящихся прямо на улицах шашлыков, одуряюще пахло свежевыпеченным грузинским хлебом, горы фруктов высились на прилавках. А он умирал от бесхлебицы, скрючившись ночью под лестницей случайного подъезда… И тогда он решился на крайний шаг: увидев на витрине оружейного магазина пистолеты, он собрался войти туда, сделать вид, что выбирает оружие, нажать на курок и покончить с собой.

И тут… его окликнул знакомый голос итальянца – актера Понти, с которым Фёдор играл на одних театральных подмостках. Узнав о трагедии Федора и его решении, Понти повёл его домой, отогрел, накормил, приютил – до лучших времен. И времена эти для него скоро настали. Ему как-то довелось выступать в увеселительном саду, куда публика ходила послушать выступления артистов на открытой сцене. Длинный, тощий от постоянного недоедания, босяк «за угощение» развлекал анекдотами посетителей ресторана. За этим занятием он и познакомился со служащими управления Закавказской дороги и как-то раз, во время их очередного застолья в саду, поведал им о своей непутевой жизни. И – чудо! Рассказ его вызвал сочувствие и понимание! Подвыпившие чиновники, выяснив, что он грамотен и «знаком с канцелярской работой», предложили ему подать прошение бухгалтеру дороги, что сидел сейчас за тем же столом. Прошение было подано на другой же день, и вчерашний бродяга сделался писарем в управлении с жалованьем 30 рублей в месяц.

– Вот так я и закрепился в Тифлисе, Нико. – продолжал Фёдор. – Но быстро опостылела мне эта нудная служба, сидит у меня в печёнках и продыху не даёт. Если бы знал ты, какой огонь тлеет во мне и угасает, как свеча! Не моё это – пером ржавым скрипеть! Мне бы петь! Знаешь, здесь в Тифлисе есть одна знаменитость – Усатов – великий он человек. Известный педагог пения, бывший артист Императорских театров. Вот бы к нему в ученики попасть, большего мне и не надо ничего!

А, рассмотрев картины Нико, он сказал:

– Не дурно, Нико, вовсе не дурно! Умеешь выхватить кусок жизни! Я и сам то рисую, и, если бы не пение, стал бы я скульптором или художником. Видел бы ты мой грим для сценических портретов…

…Утром следующего дня Нико проснулся от того, что услышал взволнованные голоса врача и сестёр, вошедших в палату и выглядывавших сейчас растерянно в распахнутое окно.

– Больной Пиросманашвили! – обратился к нему доктор. – Когда вы последний раз видели этого господина? – врач указывал рукой на пустующую койку Фёдора.

– Что? – переспросил Нико, еще не проснувшись окончательно.

– Я спрашиваю, когда вы последний раз видели господина Шаляпина?

– Фёдора? – уточнил Нико. – Вчера перед сном видел…

– О чём он говорил?

– Ничего не говорил… Только сказал, что хочет петь, господин доктор.

– Бродяга он и есть бродяга! Ну что с этим поделаешь? – развёл руками доктор. – Бежал через окно, не долечившись! Господь миловал, что дифтерит его был без серьёзных осложнений!.. Кстати, вы, Пиросманашвили, признаны нашей комиссией пригодным к службе, вот только полипы бы вам удалить в носу, и будете сиять как новый двугривенный на солнце! Ну, что изволите сказать нам, милейший, согласны на операцию?

Нико отрицательно замотал головой:

– Не надо операции, господин доктор. Я и так вернусь на службу…

* * *

…И опять медленно потянулись будни постылой его службы. В апреле 1892 года Нико вновь просит об отпуске. Рапорт отклонён. Второе заявление он пишет через месяц – и вновь получает отрицательный ответ. Следующим летом он снова просит об отпуске и о пособии в 150 рублей на лечение. Совет врачей поддержал его ходатайство, и в конце июля он получил двухмесячный отпуск для поездки в Абастумани. Но в Абастумани он не поехал, а направился в родное село Мирзаани, погостить у сестры Пепуцы. Потом опять вернулся на работу, но уже 6 ноября подал новое заявление начальнику станции. Ссылаясь на хронический насморк и грудную болезнь, полученные на службе на товарных поездах, он просил вовсе уволить его и уплатить пособие за ущерб здоровью. «Не знаю, – писал в докладной по этому поводу начальник станции, – действительно ли Пиросманашвили болеет насморком, но увольнение его КРАЙНЕ желательно, т.к. его постоянные болезни служат КРАЙНЕ плохим примером для других служащих…»

Весь ноябрь он не выходил на службу, сказавшись больным, а 25 ноября, не дожидаясь окончательного решения своей судьбы, внезапно уехал в Тифлис и пропадал там больше недели, после чего прибыл на место своего предписания в Елисаветполь и, не давая никаких объяснений, забрал свои пожитки и снова направился в Тифлис. Не могло больше начальство «возиться с ним, как с дитём малым», махнуло на него рукой и уволило в конце декабря, выплатив ему выходное пособие – 45 рублей.